Вся рок-музыка вышла из блатной песни

[PALASH]

Вся рок-музыка вышла из блатной песни


Утро.ру, Игорь КАМИРОВ, 01 марта, 03:57

Мы встретились с Гариком Сукачевым накануне релиза его нового альбома "Перезвоны" в закрытом бильярдном клубе, где в этот день артист давал одно интервью за другим. Наш разговор получился скорее "за жизнь" – мне было не очень интересно задавать конкретные вопросы о новой пластинке, которыми коллеги мучили Гарика несколько часов кряду. Да и вообще я даже был рад, что разговор шел не только о песнях Сукачева, тем более что последнюю работу трудно назвать выдающейся. Это скорее альбом "для своих", способный обмануть ожидания тех, кто до сих пор заслушивается "Бригадой С", хотя с тех пор Сукачев многократно менял имидж и общий настрой своих пластинок. "Перезвоны" – это несколько песен для сериала "Курсанты", по паре вещей Окуджавы и Высоцкого и немного приблатненного шансона во главе с несомненным хитом "Коля-огонек". Они уже никак не вписываются в понятие "русский рок", поскольку более всего напоминает что-то ресторанно-удалое, в духе Аркадия Северного и Алеши Дмитриевича. Хотя фронтмен группы "Неприкасаемые" со своими татуировками и серьгами в ушах по-прежнему выглядит как слегка постаревший и усталый, но прирожденный рокер.



Игорь Камиров: Боюсь, что все вопросы вы уже обсудили. О чем вы еще не разговаривали с журналистами?

Гарик Сукачев: О глобальном всемирном потеплении (смеется).

И.К.: Как вы обноситесь к нему?

Г.С.: Я отношусь с настороженностью.

И.К.: А то, что мы ратифицировали Киотский протокол и теперь будем бороться за улучшение экологической ситуации, вас не успокаивает?

Г.С.: Ну, я знаю, что Киотский протокол не является обязательным постановлением, которое дало бы юридические права международным организациям надзирать за борьбой за экологическую чистоту. Это не более чем декларативный документ. Поэтому то, что мы там подписали, еще ничего не значит. Это равносильно нашему горячему желанию войти в Евросоюз, а на фиг он нам нужен, я никак не пойму. Но желание есть...

И.К.: Это интересная мысль, но дальше ее развивать наш формат не позволяет (смеемся)... Все равно от музыки никуда не деться. Гарик, почему ваш последний альбом изменил название, изначально вы хотели назвать его "Красные тетрадки", и он так и оформлен – в виде школьной тетрадки с подростковыми рисунками?

Г.С.: Тут все просто – это название ни для кого ничего не объясняло, кроме меня. Всегда, всю жизнь я писал в красных тетрадках, я их не выбираю, я их даже не покупаю, что самое удивительное, но всегда находится одна красная тетрадка, пустая. Когда заканчивается старая. Но для публики это непонятно. А сборник, который я написал... В сериал по книжке Петра Ефимовича Тодоровского, его недавно показали по РТР, там есть такая песня "Перезвоны". Печальный, в общем-то, романс, какой-то сентиментальный... и я подумал, что это хорошее название альбома.

И.К.: Почему в последние годы вы резко ушли от рока к такому стилю – я не знаю... как вы его сами называете?

Г.С.: Володя Высоцкий называл это "авторская песня". Наверное, все так и должно было произойти. Если попытаться идти в молодость, когда рок-музыка жила в нас, – я же помню, не остро, но помню, что тогда я придумывал "музыкальные модели", из которых развилась потом "Бригада С". Некую музыкальную конструкцию, которая будет ни на что не похожа. Создавать группу – это не совсем точное понятие, группу надо было придумать. Когда я придумывал это, я очень четко разделял: что я буду делать и что нет и каким образом это будет существовать на сцене. И пытался реализовывать придуманное. В конце концов, мы сделали "Бригаду С", и это была такая музыка формы. Форма прежде всего. А потом, с опытом, форма перестала играть для меня важную роль, а когда ты стал старше и появилась возможность делать что угодно и не думать ни о какой форме – соответственно вылезли эти красные тетрадки, которые лежали в столе много лет. Мы с Саней Скляром их вытащили и сделали группу "Боцман и Бродяга". Могли мы это сделать 20 лет назад? Конечно, нет, нужно было стать мужчинами, для того чтобы спеть, как ты хочешь это спеть, как ты чувствуешь ту музыку, которая была для тебя сделана – и блатная, и цыганская, и твоя музыка. Которую ты писал только для самых близких друзей. А потом оказалось, что это интересно большому числу людей. Я помню это чувство свое, я был просто потрясен, когда "Боцман и Бродяга" стал лучшим альбомом года, его стали везде гонять, я появился в огромных количествах на телевидении – меня это совершено потрясло. Шли мы к этому? Наверное, шли, но совершенно но не чувствовали этого. Наверное, все правильно сложилось. А дальше появились "Неприкасаемые", и мы стали писать электрические альбомы наравне с акустическими. Потому что одновременно все это стало жить. Если раньше это все нужно было, когда ты выпил в компании своих друзей, то теперь это стало необходимо еще кому-то. Это же здорово!

И.К.: Но в последнее время электричество совсем куда-то подевалось?

Г.С.: Сейчас я понял, что мы опять попали в некий перегиб, за последний год мы стали играть очень много "академических" (где я один, под акустику, сидя пою) концертов. Я вдруг понял, что у этой клетки прутья то шире, то уже, и ты становишься рабом музыки. И я говорю себе – черт побери, мы же занимаемся рок-музыкой, которая нужна молодежи! Эти наши ранние идеи параноидальные, равно как и антисоциальные – это же рок, мы же обязаны это делать! Нет, теперь мы будем играть только электричество...
Но в нашей стране к этому приспособлены несколько залов всего. В Москве это Горбушка, в Питере – ДК Горького и Ленсовета, и еще 5-6 залов по стране, где молодежь (и не только, люди нашего возраста) могут побыть в условиях рок-концерта. К сожалению, так. А везде в других местах люди обязаны придти и сесть в кресло. А ты перед ними (смеется и показывает в своей манере)... И тем не менее, ты должен внутри все это переламывать, понимая, что, отдавая одним, ты у других это отбираешь, а нужно, чтобы это существовало вместе. Не только потому, что... нет – вообще совсем не потому, что у тебя должна быть публика, вообще, все это фигня на постном масле, а просто это все вместе живет, и люди должны видеть, потому что тебе самому это интересно.

И.К.: А нет ощущения, что в последние годы этот жанр и стиль, одним из основателей которого вы были – ну, "красная волна", – что он совершенно не востребован? Что самые главнее его представители как-то перестали волновать публику?

Г.С.: Ну, это не так. Я думаю, что в целом вы не совсем правильно расставляете приоритеты. Совсем неправильно, я уж буду жестко говорить... Мы должны понимать одну очевидную вещь: рок – это музыка сегодняшнего твоего времени, твоей молодости. Твоей. Твоего поколения. Она, эта рок-музыка, единовременна. Когда нам было по 18-25 лет, у нас был свой рок-н-ролл, сейчас у наших детей – свой. Но мы остаемся со своим поколением, и, становясь старше, мы все равно говорим только с ним. И разговариваем уже не с мальчиками и девочками, а с мужчинами и женщинами. О том, что нас волнует. Со своими товарищами – а кто это? – мое поколение. И все, что делают сегодня Гребенщиков, Шевчук, Кинчев и кто угодно, доказывает, что они говорят не со своим слушателем, а со своим миром. И если туда приходит молодежь и ей это интересно – это очень здорово! А нет – так нет.



И.К.: Почему вы обратились именно к блатной песне в последние годы, это что, мода такая?

Г.С.: Мы не должны забывать, что рок-музыка, которая родилась в Америке и потом в Англии, вышла из блатной песни. Блюз – это блатная песня. "Дом восходящего солнца" – это блатная песня, о публичном доме еще XIX века, по-моему. Это величайший рок-гимн, который будут петь и через двести лет. Если мы говорим о каторжанской песне, о так называемой блатной, то это музыка рабов, которые сидели на цепи. Их герои – это воры и проститутки. Это переживания отбросов общества, как сказали бы сейчас. А почему интеллигенция во всем мире это так любит? Потому что это фантастическая, глубинная часть культуры. Сотни лет живут эти песни, мы не знаем авторов, но они являются частью народа. Песни каторжан – один из самых важных моментов для понимания души народа. Поэтому мы обращаемся к Володе Высоцкому, люди нашего поколения, – он гений блатной песни, он ее сделал высоким искусством. А то, что сейчас называется "русским шансоном", – ну да, это кабак, который пришел в эфир. Вот тут зона, а рядом с зоной – кабак, и ребята "откинулись", маленький городок и сидят пацаны, про дочку прокурора раз 40 заводят, поплакать на воле... Я понимаю, о чем вы говорите.
Но если подумать про уголовный мир, то самые яркие его представители – это неординарные люди, одаренные, гениальные личности. Существует много миров в нашей жизни, так устроено, так, наверное, и должно быть. Это огромный пласт культуры, который в нас живет. Почему мы, когда выпьем, петь начинаем? Почему наши родители поют "Ой, мороз, мороз", а мы уходим курить и слушать Led Zeppelin... а потом приходит момент, и вдруг мы сами в пьяной компании близких людей, выпивши, начинаем этот "Мороз" петь. Приходит время, и в нас ствол тысячелетний начинает подниматься...

И.К.: Гарик, вы же еще и режиссер и актер, что слышно на этом поприще?

Г.С.: Да ну, это так (машет рукой)... Идей до фига, как грязи. Но есть объективные причины, почему с кино все сложно. Это тяжело. Для публики детали совершенно не интересны. Ни читать об этом, ни рассказывать... Я собираюсь и буду кино заниматься. Но если бы так сложилось, что я бы мог разделить свою жизнь на две части – кино и музыка, я бы с удовольствием это сделал. Но все устроено иначе. Жизнь не разделена, но если б я был волен, потратил бы лет этак 10 на то, чтобы заниматься только кино.
У нас нет того пласта шоу-бизнеса, которым является кино. Если музыкальный шоу-бизнес худо-бедно начал развиваться, определились взаимоотношения, наладилась региональная политика между издателями и авторами, то коммерческое кино пока лежит в руинах. Хотя вот появились всполохи – началось с "Антикиллера", теперь вот "Ночной дозор", "Личный номер", конечно же "Турецкий гамбит" сейчас, – но их можно пересчитать по пальцам. Зато у нас до фига авторского кино. Но это же беда. Оно необходимо с прикладной точки зрения, оно должно быть представлено – для фестивалей. У нас есть сейчас один такой режиссер – Сокуров, он визитная карточка страны. Он гений, мы это все понимаем, но никто его кино не смотрит и смотреть не будет. А для молодого человека нужен авторский фильм лишь для того, чтобы его заметили и взяли в коммерческую структуру. Сейчас, слава Богу, они начали появляться, это всего несколько человек, которые могут что-то пробить в смысле бюджета. Никакое "авторское кино" не будет никогда "отечественным кино", которое нам так нужно. Я к тому, что автор и художник не имеет никаких обязанностей. Рядом всегда должен быть Савва Морозов. Если такого человека не будет, которой доносит этот талант, конечно, зарабатывая при этом деньги, публике некому будет все дать. А кино – это самое дорогостоящее из искусств.

И.К.: Я бы хотел отойти от серьезных вопросов несколько в сторону. Вот мы сидим в бильярдной – вы что, играете?

Г.С.: Не-а... Но здесь же был клуб "Кино", тут много лет прошло.

И.К.: А вы что, так сильно "втусованы"?
Г.С.: Абсолютно нет. Я отдыхаю, когда сильно устаю. Самый лучший тонус, когда я мало сплю, когда вот все обваливается. Я очень много гастролирую, очень. А так, все равно, когда у нас есть отпуск, то мы с женой улетаем самолетом так далеко, где вообще никого знакомых нет. Я вообще очень люблю одиночество. Мне лучше, чем с моей Ольгой, никогда ни с кем не было. Правда вот сейчас у нас Настя родилась, и я улетал в отпуск один. Вообще у нас смешно: сыну Саше 20 лет, а дочке – 9... месяцев.

И.К.: О, для рок- музыканта это вообще рекорд, такая долгая верность...

Г.С.: Почему, Сергей Галанин со своей женой, тоже Ольгой, учились вместе в школе и раньше, чем мы, поженились. Володя Шахрин всю жизнь живет... Я думаю, в жизни это не редкость. Есть вон театральные пары, которые по полвека вместе, хотя все думают – там такая среда, все со всеми...

И.К.: Как получилось, от чего это зависит, что некоторые группы не теряют своей актуальности до сих пор?

Г.С.: Просто у кого-то есть ключик, а у кого-то нет. Это не мы выбираем. Почему искусство божественное, сколько бы ортодоксы ни говорили об иной его природе? Искусство – это странная материя, оно не является необходимостью, но без него никто не может жить, нет такого человека. Если ты этим занимаешься – у тебя нету ответа.
Я не очень с собой это ассоциирую. В жизни я совершено обычный человек, который ходит, гуляет, отправляет естественные потребности, водит машину, курит, разговаривает... Почему мы остались? Я не знаю. Все должно было по-другому сложиться. Кто предполагал? Я? Не предполагал. Хотел ли я артистом стать? Никогда. Я даже не задумывался об этом.



И.К.: Гарик, а что это за татуировка у вас на руке? Иероглифы какие-то, что они значат?

Г.С.: Это я сейчас сделал себе. Я недавно был в Японии и понял: никакого шопинга. Пойду-ка и сделаю себе новую татуировку. А значит она – "вечность".

Вполне разумные вещи Гарик говорит. Во многом согласен. Кстати, вот, только что слушал "Постой паровоз" в исполнении В. Цоя. Забавно...

[PALASH]

Рок и шансон – близнецы-братья



Подождите сурово хмурить брови. Вопрос далеко не так прост, как предполагается большинством адептов одного-единственного жанра. У шансона с русским роком куда более близкая связь, чем с джазом или хеви-металом. Собственно, зачастую превращение юного рок-фаната в немолодого любителя шансона происходит на протяжении короткой студенческой жизни. И чем дальше от Москвы, тем неизбежнее.

Русская кухня

Еще лет 20–30 назад по дворам да по кухням пели под гитару все подряд. Но ведь не Пугачеву или Кобзона пели, а вполне определенные вещи – дворовые, босяцкие, кабацкие, блатные. И русский рок. Вперемешку. То Розенбаум, то Макаревич. То Аркаша Северный, то Константин Никольский.

Сразу оговорюсь, сами рок-музыканты так никогда не считали. Они-то все родом из «Битлз» или «Роллинг Стоунз», никак не меньше. Кто пообразованнее, те родом из «Пинк Флойд». И стоять-то рядом с Аркашей Северным им зазорно.

Впрочем, не всем. Андрей Вадимович Макаревич в последние годы с удовольствием поет шансон с легкой примесью джаза, выпустил только что с Оркестром креольского танго уже пятый альбом. Заметьте, альбом «Старая Машина» – это песни той самой старой «Машины», но в стилистике шансона. Посидел я на презентации в КЗ «Мир» и пришел к нелегкому выводу, что Макаревич всю свою «Музыку под снегом» ведь так и задумывал когда-то – легкий интеллигентный шансон, блатняк без блатных.

Андрей Макаревич

Тут легко запутаться в терминологии. Скажем, Иван Московский считает, что это он в 1996 году придумал общее название всему жанру дворовой песни – «русский шансон». Есть версия, что этот термин впервые появился в обиходе во Франции, когда на пластинках Вертинского 30-х годов, а потом и Высоцкого с Галичем стали писать ознакомительное «chanson a la russ», то есть «русская песня». Термин подхватили шустрые американцы, и в 80-х в журнале Billboard появились чарты русской нецензурной музыки, которую американские эксперты стали называть все тем же русским шансоном.

Что уж говорить о терминах в шансоне, коли даже понятие «русский рок» не все понимают и принимают? Русский рок как отдельный музыкальный жанр, не имеющий аналогов в мире (как ни крути), родился из скрещения общепринятого мирового рока с могучей русской литературной традицией. Если же вспомнить тоталитарный контекст советских 70-х, то понятна чуткость русского рока к свободному искреннему слогу. До сих пор рок-слушатель с легкостью улавливает фальшь в голосе фронтмена и презрительно кидает: «Попса!»

Но вот что странно: точно такая же реакция на ложь и у любителя шансона! Почитайте форумы – сколько негодования вызывает, например, песня, где заключенные нетрадиционной ориентации садятся за стол с ворами в законе и выслушивают от них наставления про правильную житуху. «Этого не может быть никогда!» – восклицают негодующие голоса. Никогда вор не сядет за один стол с «опущенными», и никакой характерной хрипотцой и прочими жанровыми стандартами ложь не задрапировать.

Так чем же русский рок и русский шансон так близки, кроме слова «русский»? И того, что первый почти никакого отношения не имеет к классическому року, второй – к классическому шансону?

Музыка под снегом

Проведите опыт. В любом аудиопроигрывателе замедлите скорость воспроизведения песни, скажем, ДДТ. Раза в два. Не правда ли, сильно напоминает кое-что из русского шансона? Можно сделать и обратный опыт. Взять песню Михаила Круга и ускорить в два-три раза. У вас наверняка получится почти русский рок. Отчасти этот нехитрый фокус объясняется сходством рисунка ритм-секции и использованием преимущественно минорных гармоний в обоих жанрах.

Однако ведь вербальную начинку подменить нельзя. Что у нас с текстами? Каким глаголом жжем сердца? Сравним для чистоты эксперимента тексты известных исполнителей в своих жанрах, не замеченных в заступах на территорию друг друга. Упомянутого Макаревича вычеркиваем, Скляра с его сольным Вертинским тоже, «Агату Кристи» – туда же, Шевчук сам практиковал в «Единочестве» (и не только) шансон, Гребенщиков «засыпался» на том же Вертинском. М-да, не такое простое это дело.

Возьмем изысканного декадента Эдмунда Шклярского и на примере текстов рафинированного «Пикника» попытаемся доказать, казалось бы, невозможное. «Пикник» и шансон – две вещи несовместны?

Вот цитата из песни «Я почти итальянец»:

Ты думал – мы дети белого холода,
Ты думал – мы больше не сделаем шаг
И новые ветры вернутся не раньше,
Чем ты досчитаешь до ста.

Ты думал – дыхание наше глубоко,
Ты думал – наверно, мы скованы сном.
А мы открыли двери и окна настежь,
А иначе зачем это все.

А вот цитата из песни Михаила Круга «Чифирнуть бы ништяк»:

Пар клубит изо рта – не беда,
И еще протянуть бы чуть-чуть.
Поломать может жизнь, это – да,
Но не всех удается согнуть.

И досадно, конечно, встречать Новый год,
Из закуски имея одну только пайку,
Холод крепко в объятия ночью берет
И ныряет заточкой меж ребер под майку.


Тема обретения личной свободы через преодоление внешних препятствий подана под разными стилистическими соусами. Что не мешает использовать одни и те же образы: дыхание в морозную ночь, ветер, отсутствие сна, движение как символ жизни. И оба текста подводят к главному условию выживания – горячему сердцу: «Вот сейчас мое сердце расплавится, / Я почти итальянец» и «Не замерзнуть душой бы, / Ведь главное это».

При всей волатильности поэтических качеств обоих текстов (оставим окончательные оценки литературоведам) сходства в них больше, нежели различий. Что уж говорить про городской романс Андрея Макаревича или эпос Юрия Шевчука? Теперь вспомним сходство гармоний и ритмических структур. Что же получается?

Вышли мы все из народа

Оба жанра выросли примерно в одно и то же время в одной стране. Шансон активно повествует о страданиях притесняемых «ментами» «нормальных пацанов». Рок-музыка повествует об активно притесняемых государством свободных людях, любящих настоящий рок. Итак, в основе вербального высказывания обоих жанров – протест. Протест наложился на смешанную русско-еврейскую распевность и, как ни странно, еврейско-англосаксонский бит (одесские песни и битловский альбом «Help!» отличались мелодикой, но не ритмикой). Получился неведомый ранее жанр.

Только в случае с преобладанием темы «за жизнь» в блатном аспекте – а в СССР чуть ли не каждый третий сидел, а каждый второй его стерег – получался тот самый шансон. А если «за жизнь» хотел высказаться битломан или стиляга, неизбежно получался русский рок.

Тем, кому вообще нечего было сказать, приходилось играть чистую музыку, не испорченную вмешательством словесного разума, например хеви-метал или джаз. Эти преуспели меньше всех. Играть лучше зарубежных первоисточников они так и не научились, а от своего народа признания так и не дождались.

Близнецы-братья

… И все же. Зачем Макаревичу понадобилось переделывать старую «Машину»? Он говорит так: «Бывают песни одноплановые, которые как сыграны, так и звучат, и больше с ними ничего делать не надо, а бывают песни, в которых заложено больше, чем сделано в аранжировке, и они подразумевают второе, третье прочтение, как хорошая пьеса. Таких песен набралось тринадцать. Мы сознательно пошли на то, чтобы наши аранжировки не напоминали оригиналы «Машины», – иначе не стоило и затевать все это дело».

Вопрос об экспериментах с шансоном и Вертинским я задал и Александру Ф. Скляру. Он рассуждает так: «Есть люди, которые поют Вертинского. Есть люди, которые поют романсы. Есть люди, которые играют рок-н-ролл, играют цыганскую музыку. Но нет артиста, который все делает одновременно. А я это делаю. Сегодня я могу играть электрический «Ва-Банкъ», а завтра петь Вертинского во фраке».

Александр Скляр
Нет-нет, я не ждал от рок-музыкантов признания в любви к шансону. Думаю, если бы я спросил аналогичное у Л. Успенской или А. Новикова, они тоже вряд ли бы сознались, что по ночам слушают «Машину времени» или «Пикник». Дело не в словах.
«Я люблю такую музыку, потому что она – о жизни. Обычно ее слушают люди много пережившие, настрадавшиеся. Мне она просто по душе, а мат – это еще одна сторона, конечно же не лучшая, но ведь жизнь состоит не только из розовых красок и красивых слов, а музыка – это лишь зеркальное отражение нашей жизни...»

Это написала одна из почитательниц шансона, но могла бы написать фанатка Александра Лаэртского или группы «Ленинград». Знаете, на сайтах есть такая фишка: если вы заходите с российского IP-адреса, вам показывают русское меню. Если с английского – английское.

Так вот, русский рок и русский шансон – близнецы-братья.

Только у слушателей разное меню.

[PALASH]

ФЕНОМЕН РУССКОЙ ПЕСНИ


Птицы в клетке,
Звери в клетке,
А на воле - воронье!
Это плач по малолетке,
Это - прошлое мое!
(Михаил Танич)

Бывал ли ты, мой терпеливый читатель, на какой-нибудь обязательной корпоративной вечеринке, периодически устраиваемой на любом предприятии? Провел ли незабываемый вечер в крутом ресторане со своими сослуживцами, лелея в уме приятную мысль, что за все уплачено?!
Вот тогда и оказываешься один-одинешенек среди ивритоговорящей публики и стараешься ничем не выделяться среди своих коллег, коренных израильтян. Сидишь ты за ресторанным столиком, вкушаешь традиционные израильские блюда, находя удовольствие в салате с хасой, от души лакомишься питой с хумусом или тхиной и не брезгаешь даже матбухой. Ведешь неторопливую беседу на производственные темы и чувствуешь себя своим среди своих. И тебя уже не удивляет одна бутылка сухого вина на восьмерых клиентов за столиком, которая к тому же остается недопитой. Ты привычно вкушаешь изделия китайской кухни со сладкими подливами к мясу и нежной лапшой; можешь также уместно вставить словечко, рассказав о последнем путешествии в Хорватию, ведь разговор обязательно коснется путешествий за границу и твои соседи расскажут о незабываемом отдыхе в модных ныне Таиланде или Китае. Но обязательно среди благодушного расслабления и душевного комфорта наступает момент, когда тебя вдруг поразит стрела одиночества и чужеродности. И связана такая минута, как ни странно, не с ивритом и не с израильскими традициями, не с уже привычной тебе кухней, а с обычной застольной песней.
Вот именно в тот задушевнейший миг, в момент наивысшей эйфории, когда вечеринка подходит к самому пику, когда все уселись в тесный кружок, когда появилась вездесущая гитара и понеслась милая песня, в тот самый момент и почувствуешь ты укол прямо в сердце, потому что песни, которые с удовольствием поют твои сослуживцы, ничего не говорят твоему сердцу. И будь ты трижды сионистом, и будь ты четырежды знатоком классического иврита, но вот получить кайф от ивритской народной песни ты никогда уже не сможешь. Потому что ничего не говорит она твоей душе, никакие воспоминания не связаны с ней, никогда не зацепит она твою душу, не вывернет ее наизнанку, не потеряешь ты голову и не заплачешь, уронив голову на нервно сжатые руки.
Вот в такой болезненный момент и пришла мне в голову шальная мысль, что застольная песня есть самый отличительный врожденный национальный признак, если не сказать, опознавательный знак души. Национальный морок, пропитавший твое подсознание; путеводный маяк в океане, прокладывающий путь среди рифов; голубое небо детства, под которым ты произрос; материнское молоко, которое тебя вскормило; домашний хлеб, который ты преломил в отцовском доме.

Национальные особенности песен

Я терт и бит, и нравом крут,
Могу - вразнос, могу - враскрут,-
Но тут смирят, но тут уймут -
Я никну и скучаю.
(В. Высоцкий)

В 1928 году известный фольклорист и исследователь сказок Владимир Пропп выпустил книгу "Морфология русской сказки". Работа была проделана огромная: по формальным признакам он сопоставил между собой различные сказки, выявил строгую закономерность, определил их структуру.
Если бы появился новый Пропп, который сумел бы однозначно истолковать характеристики народной песни, разложил бы на составляющие тексты, то есть точно сформулировал бы формальные признаки, то нашел бы много общего, сходного и весьма любопытного. Так как народная песня как будто бы собирает или точнее кристаллизует базовые архетипические народные черты и дает возможность отслеживать выращенный в душе причудливый сталлактит.
Оглянитесь вокруг и прислушайтесь к песням разных народов. Мы уже высказали свою заветную мысль, будто бы любимые песни народа есть открытая страница, на которой отчетливо выписана вся его история? Разве не показывают задушевные песни наглядно и выпукло особенности национальной жизни, не выпевают на разные голоса потаенные народные думы, не распахивают настежь секретнейшие двери в подсознание, не отмечают все скрытые от глаз психологические извивы и выверты национальной души?
Попробуйте посидеть пару вечеров среди украинцев, выпить с ними полную чарку горилки, потолковать о жизни и послушать те звонкие песни, которые они хором спивают. Вдумайтесь только: тем незатейливым словам, тем примитивным текстам десятки лет, а может и сотни лет. Зато какую душевную бурю они вызывают до сих пор. Вот теперь вглядитесь в лица тех безыскусных певцов, которые старательно подпевают, полузакрыв глаза и никого не видя. Они как будто опрокинуты в себя, они сейчас принадлежат песне: от души наслаждаются мелодичностью и гармонией, улыбаются старым шуткам, украдкой вытирают набежавшую слезу - и вы поймете, о чем болит у них сердце, почему так тоскует украинская душенька?
Все тот же чудесный месяц сияет на ясном небе, и течет милая ноченька, которую Грицко проводит с любимой в вишневом садочке. Балагурят и задирают все те же друзья - дюжие хлопцы, с которыми так весело что распрягать, что запрягать лошадок. Все та же чернобровая дивчина, что ждет не дождется своего коханого и страстно шепчет слова любви. Не меняется которое столетие и другой обязательный песенный персонаж - добрая старая матушка, которую Иванка как не слушал тогда, так и до сих пор не слушает. По-прежнему нет ничего вкуснее знатных пирогов то с сыром, то с бульбой, то с вишнею. Ну что за прелесть та народная украинская песня, которая и составляют суть и основу всей украинской национальной идеи!
"Распрягайте, хлопцы, коней", "Месяц на небе", "Ой, в вишневом садочке", И с сыром пироги", "Ты сказала в субботу", "Ой, черна, я си черна", "Била меня мать", "Заря моя вечерняя". "Ехал казак за Дунай"
Вспомните, если у вас есть что вспомнить, что пела вам еврейская мама? Какие мотивы в душе еще иногда звучат, а какие за ненадобностью из памяти давно уже выпали?
В еврейской песне уже еврейская матушка льет слезы из-за своего непутевого сыночка. Или ворохнется в душе тоска, ностальгия по маленьким городкам - штейтлам, в которых прошло босоногое детство. Или вспомнится извечное еврейское "счастье", которое почему-то в руки никак не дается: ускользает и сквозь пальцы утекает, и поймать его невозможно; горькое веселье, когда слезы мешаются с улыбкой. Или пожалуется на жизнь бедный еврейский мальчишечка, которому нечего ни есть ни пить и некому пожалеть, и прочие страстные и простые песни, которые пели на идиш наши матери.
"Фрейлехс", "Тум - балалайка", "Мой штейтале Белц", "Купите папиросы", "Чири-бум", "Мама", "Немножко счастья".
Как вы думаете, чему посвящен, например, французский шансон?
Правильно, вы не ошиблись, - любви. Еще добавьте сюда немножечко ностальгии по ушедшей молодости, по прошлому, разбитое сердце, вечно юный прекрасный Париж и возлюбленную Мишель.
Точно те же мотивы и сюжеты, наивные и до боли близкие, сохранила до нашего времени бессмертная русская народная (авторская) песня или русский романс. И "Очи черные", и "Пара гнедых", и "Ямщик не гони лошадей", и "Хризантемы", "Мой костер в тумане светит"... Как мы видим: в разных песнях действуют весьма схожие любимые песенные персонажи: добрая матушка, строгий батюшка, добрый молодец, красавица девушка.
А теперь присмотритесь к себе и отметьте беспристрастно, что вы напеваете про себя безотчетно и постоянно, что вы подхватываете, подсвистываете или глухо мычите: "Гори, гори, моя звезда", или "Налейте бокалы, поручик Голицын", или "Темная ночь, только пули свистят по степи"?

Каторжные песни

Отец твой давно уж в могиле,
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит.

И вдруг в какой-то исторический момент покойная народная мелодия или протяжный цыганский романс, выполненный с подлинным художественным мастерством и силой, сменяется гнусавым подвываньем под расстроенную гитару. На сцену выходит неожиданный песенный гость.
Как же среди самых лучших, самых заветных и самых любимых народом незабываемых русских песен выделился один-единственный жанр, который по праву назван "золотым фондом", песнями о главном, тихой гаванью, куда так стремятся зайти наши песенные корабли. Это, конечно, же блатные песни. Отчего же нарушилась песенная традиция, отмеченная нами у многих народов?
У наивного иностранца, не знакомого с народными русскими обычаями, сразу же всплывает глупый вопрос: "Почему столь специальная тема, казалось бы стоящая на обочине общественной жизни, столь странные герои, казалось бы не вписывающиеся в нормальное течение жизни, так волнуют русскую душу?"
И, действительно, почему?
Как давно и тонко было подмечено, что от тюрьмы и от сумы на Руси никто не застрахован.
В русском сознании тюрьма и каторга - это не просто страшно далекое, богом забытое место, некое терра инкогнита, куда попадают никому не ведомые изгои или жуткие злодеи, преступившие закон, а территория, заселенная знакомыми и близкими людьми, пострадавшими то ли по глупости, то ли по злой воле недобрых начальников. Причем грань, разделяющая свободных граждан от каторжников так ничтожна мала, что перейти ее может любой. Отсюда и получается. что переживания, чувствования, сердечные муки заключенного есть не что-то редкое и экзотическое, а близкое и понятное.
Не будем вдаваться в разбор политических мотивов, не будем вникать в исторические расклады, скажем лишь, что пытку тюрьмой, а то и каторгой прошло множество талантливых представителей всех классов и сословий в дореволюционной России. Потому и получили такое широкое распространение и популярность в народе так называемые тюремные песни.
Известные русские поэты: Некрасов, Я. Полонский, А. Н. Толстой - перехватывают эстафету и пишут авторские песни на популярную тему.
Хоть и назывались старые тюремные песни по-разному: бродяжьи, каторжные, судебные, арестантские, - но суть-то у них была одна да и тональность схожая.
Интересный факт: не сгинули те старые песни бродяг и разбойников, не потерялись в глухих лесах, а благополучно пережили лихие годы, перешагнули столетия и до сих пор все так же на слуху: "По диким степям Забайкалья", "На Муромской дорожке", "Шумел камыш".
С какой стати, спросим мы знающего читателя, старые каторжные песни прошлого века, вдруг оказались так уместны сегодня, так чутко срезонировали они с современным душевным настроем русского человека? Что они ему напоминает, с чем он их ассоциирует, какую тонкую струну в душе они рвут?
Мы можем только догадываться и высказывать правдоподобные версии, но факт остается фактом: есть нечто в печальном русском пейзаже растворенное, в воздухе носящееся, в национальной ментальности прописанное, на генетическом уровне закодированное, что связывает кровными узами нашего современника с чувствованиями прошлого времени. С дикими глухими завываниями каторжника, с бегством и беспощадной травлей беглеца, с волчьим одиночеством голодного отщепенца, бредущего по тайге, с невыносимым холодом и опустошенностью. Оттого и отзывается благодарным стоном русская душа на те старые песнопения. Оттого и размазывает пьяные слезы по щекам, весь отдавшись "Диким степям Забайкалья", хилый интеллигент в третьем поколении, никогда и нюхавший степных запахов трав, не видевший ничего кроме родного уютного городка, не мотавший срок, не бежавший, не битый батогами, не стриженный наголо, - но как бы тот чужой опыт нутром вбирающий.

Блатные песни

Их поставили к стенке, мама, развернули спиною.
Грянул залп автоматов, и упали они.
И по трупам невинным, мама, как по тряпкам ненужным,
Разрядив автоматы, три чекиста прошли.

Становится понятно, что чем ближе к нашему времени написана песня, тем сильнее и прочнее ощущается связь ее со складом русского характера, тем точнее она попадает в лад нашему настроению.
Известно, что распространенная в народе тюремная песня после революции не исчезла, не ушла в небытие, а, наоборот, расцвела, получила новый импульс и плавно и неотвратимо трансформировалась в новую форму - босяцкую, блатную, в так называемый жестокий городской романс.
Во главе огромной флотилии известных блатных песен 20-х годов стоит незабываемая "Мурка". Вслед за ней борт о борт плывут в океане времени непотопляемые, захватывающие и душещипательные творения того бурного времени: "Таганка", "На Колыме, где Север и тайга", "Ах, Одесса", "Течет реченька да по песочку", "Как на Невском проспекте у бара", "Серебрился серенький дымок".
Видно так на роду написано, но именно песни изгоев, блатных и преступников, отвергнутых обществом, будь то цыганская песня или городской романс, вызывают наибольший восторг у человека, рожденного на бескрайних просторах Руси. И понять эту таинственную и необъяснимую связь может лишь тот, кто сам неизвестно почему до треска у ушах любит эту отраву. Чтобы заиграла вдруг семиструнная гитара, чтобы знакомый перебор натянул нервы до предела, чтобы вступил тут хриплый фальцет и попал в душевный аккорд ля минор, чтобы заблестела во рту у пацана золотая фикса, чтобы важно задымили папироски, чтобы судьба того фартового паренька из песни, стала тебе важнее собственной жизни - вот тогда и рождается настоящее понятие о Песне.
И снова как когда-то подхватывают поэты - песенники удачно найденную в народе форму и облекают свои авторские песни в блатную одежду.
Юз Алешковский "Товарищ Сталин, вы большой ученый", "Окурочек".
Галич "Белая вошь", "Облака", "Песня о Климе Коломийцеве",
Высоцкий "Ошибка вышла", "Милицейский протокол", "Сгорели мы по недоразумению", "Охота на волков".
Вот в таком виде и лакомится новое русское поколение необлатной романтикой, погружается по уши в шумную пену набежавшей волны.
Так и получается, что такая узкая, но вечно волнующая тема вот уже на протяжении ста пятидесяти лет так бередит душу и отравляет сознание.
Я назвал бы такой спецэффект - наложением ритмов. То есть, говоря языком физики - совпадением амплитуд, которое приводит к страшным разрушениям. А в нашем песенном случае такой эффект приводит к безудержному взрыву эмоций, постоянному интересу именно к специфическим песням определенного жанра.
Ну и как же не наложиться многим смыслам, как не взорваться в подходящий момент, когда столь многое с ней связано, так много в ней спрессовано и сжато: и славная историческая традиция, и множество прекрасных песен и романсов разных авторов, и безумный интерес страждущей сопереживаний публики, и отмеченная нами русская ментальность, и жалостливая русская душа, и, последнее, непреходящая на Руси опасность оказаться за решеткой, на месте песенного героя.
Потому и не удивительно, что в наши дни эстафету подхватил новый русский шансон - все та же знакомая до боли тоскливая песнь о тюрьме. Воспоминания о зоне, о подлецах - вертухаях, о блатной жизни, об одинокой звезде, маняще блеснувшей сквозь решетку.