О шансоне...

[Арестант2002]

Жанровыми предшественниками современного «шансона» были старинные тюремные песни ХVI–ХIХ веков, родственные им «удалые» — разбойничьи песни и тюремные песни литературного происхождения. «Удалые» были близки активным изгоям, это были песни тех, кто враждовал с властью и обществом, не желал мириться с существующими нормами жизни, навязывая миру собственный — удалой и страшный закон. Протяжные — «жалостливые» песни были созданы каторжанами. А собственно блатные песни — порождение города. Они тесно связаны с жанром городского романса и с определенной литературной традицией.

Большинство тюремных песен можно назвать «слезными»: они — о тяжких судьбах зэков. В них арестанты — «бедняжки», «несчастные», они плачут и грустят, сетуют на жизнь: «Я очень страдаю, я горько рыдаю…»; «Горькими хочется плакать слезами…»; «Сердце бьется, что в западне птица»; «От тоски разрывается грудь…» Эти песни имеют связь с традиционными русскими причитаниями и лирическими песнями. Герой этих песен обижен на мир. И это обида не частная, не локальная.

Она по сути своей экзистенциальна. Ибо несчастье побуждает человека задумываться над вопросами не частного, а бытийного порядка: «Ах, зачем я на свет появился? Ах, зачем меня мать родила?..»; «Знать, горькую чашу до дна /Придется мне выпить на свете!…»; «День прошел — ближе к смерти и свободе…»; «Короче жизнь — короче срок!..»
Особым драматизмом из всех жанров уголовной лирики отличаются баллады. В их основе зачастую лежит связная история, рассказывающая о судьбе преступника, его детстве, первой любви, которая подчас и приводит к преступлению, о самом преступлении, о суде, на котором герой часто произносит покаянную речь, вызывающую слезы у слушателей.

Действие баллад нередко переносится в «зону», откуда герой пытается бежать, но пуля «чекиста» прерывает побег. («Течет реченька да по песочечку», «На Молдаванке музыка играет», «Гоп со Смыком», «Когда с тобой мы встретились...»). Есть и бессюжетные песни, основной темой которых являются мысли и чувства «лирического героя». Скажем, «Таганка» — это лирика в чистом виде. Но о чем бы ни шла речь в такой песне, ее мелодраматизм непременно оттеняет страдание поющего героя: «Кто не сидел в тюрьме, цену любви не знает!»

В блатных песнях свои положительные герои, правда, совсем не те, кого положительными считает общество. Рядом с ними действуют традиционные типажи: друг, предатель, «фраер», «легавые», верная или, наоборот, неверная возлюбленная, старушка-мать, адвокат-защитничек, судья, врач, «начальничек», охранник... Посторонний персонаж здесь появиться не может — мир, изображаемый в блатной песне, очень узок, замкнут в себе самом и в своих проблемах.

Из песни в песню кочуют мотивы карточной игры и пьянства, ареста, болезни и смерти. Многим песенным текстам свойственна вполне определенная лексика, вроде: «Шнырит урка в ширме у майданщика».

Действие в этих историях тоже происходит во вполне определенных местах: в темном переулке, в парке или на городской окраине, в ресторане, на вокзале, в тюрьме или в «зоне», в родном доме. Особое место в уголовной песне занимает Сибирь. Необъятные восточно-российские просторы и в фольклорной, и в литературной традициях рассматривались как «гиблое место», как «узников тюрьма», как «край, слезам и скорби посвященный».

По выражению Г. Успенского, Сибирь — страна, в которой живет «виноватая Россия». Словом, это мир замкнутого пространства и непривычно для непосвященных текущего времени, где самая крупная единица измерения времени — срок наказания, а вместо 1 января днем Нового года становится день начала наказания. Это мир, построенный по модели тюрьмы, даже если он и простирается за ее пределами.

[ilja]

Русский Шансон - исчезающий Блатняк

Термин "блатняк" столь же многослоен, как и "попса". Особенно сейчас, особенно у нас. Эти слова давно уже не относятся исключительно к музыке и тем более ничего не объясняют - скорее уж определяют стиль жизнь и мироощущение того или иного индивидуума. Люди попсовые и люди блатные окружают нас повсеместно, и ничего с этим не поделаешь.
Советская идеология неоценимо услужила "блатняку", приписав к этому жанру, помимо традиционной тюремно-криминальной лирики, десятки талантливых произведений и их не менее талантливых авторов. По сути "блатняк" стал составляющей частью контркультуры, существовавшей параллельно официальной, и вышел далеко за пределы "Мурок" и "Таганок".

Но новая эпоха все расставила по местам. Как ни спасались сегодняшние пропагандисты "блатной культуры", изобретая туманные ярлыки вроде "городского романса" и "русского шансона", шила в мешке не утаишь. Благородной ореол исчез. Сведущие беспристрастные граждане прекрасно разобрались: Вертинский, Дмитриевич, Высоцкий, Северный, Галич, Алешковский (хотя последний и не пел) - одно, а Жаров, Круг, Алмазов, Медяник - совсем другое. Кроме нескольких употребляемых жаргонных словечек, ничего общего у этих категорий исполнителей нет. И аудитория у них принципиально разная. По интеллекту, воспитанию, мироощущению.

Рекорд-лейблам, радиостанциям, продюсерам, исполнителям, сделавшим ныне коммерческую ставку на "блатную" продукцию, в моральном плане оказалось нелегко. Никому ведь не хочется (даже если это неплохо кормит) заниматься примитивным потрафлением плебсу. Хочется хоть чуточку казаться частью искусства. И "попсе" хочется, и "блатняку". Хочется вещать о традициях, исторических корнях, преемственности, корифеях жанра, тенденциях, а не выглядеть брутальной самодеятельностью, выструганной топором.

Нынешнему "русскому шансону" однако ж явно не светит причисление к серьезно анализируемому жанру. Остается разве что укрепляться за счет нашей особой эстрадной прослойки - увядающих цветов российской поющей эмиграции. Но укрепление сие сомнительно. В чем лишний раз убедило венчавшее ХХ век в столичном "Олимпийском" мероприятие под двусмысленным названием "Звездная пурга".

Даже предновогодней, готовой к всевозможным празднествам и развлечениям Москве не особо приглянулось (зал заполнился максимум на 2/3) гала-представление с участием теперешних звезд криминальной "душевной" песни к которым присоединились фигуры гремевшие когда-то в массах: Гулько, Лебединская, Сичкин, Успенская, Шуфутинский, Токарев.

Надо же, еще в 90-м усатый Вилли, прилетевший из-за океана к соотечественникам, слышавшим его только на кассетах, триумфально собирал стадионы и хором с публикой распевал свои "Небоскребы, небоскребы...", "Рыбалку", "С добрым утром, тетя Хая!" и т.д. Однако эффект ранней гласности и перестройки давно улетучился, и кабацким артистам пора возвращаться в адекватную им среду. Кабак, кстати, слово вовсе не уничижительное, просто иногда очень емкое и точное. В нью-йоркских "Кавказе", "Одессе", да и в кое-каких российских ресторанах и клубах еще вполне сгодятся "У нас на Брайтоне веселая житуха...", "Новый Уренгой", "Владимирский централ", "Ушаночка" и др. Но устраивать альтернативный "Максидром" с песнями типа "У нас с братаном на двоих четыре ходочки" или "...А я мечтаю спрыгнуть с зоны на барак..." попросту нелепо.

Лучшие образцы "русского шансона" сделались частью литературного и музыкального наследия, сегодняшние поделки - удел маргиналов и непритязательной публики. А в широком смысле "блатняк", гм... не умер, нет. Он исчез.

Михаил Марголис, "Новые Известия" - специально для Граней.Ру