Жека тесты и аккорды

[Смотрящий]

Жека Фуфаечка

Em C G
Унеси в ладонях тепло
D Em C G D Em
Черно-белых берез
Дерзкий взгляд цыганских костров
Да бессмысленность звезд

C Gm
Високосной ранней весной
Dm Am
мой единственный друг
G C
в старенькой фуфайке ушел
E Am
на чужую войну

Вскоре да родной стороны
долетело письмо
но писа мол хорошо
между строк ни чего
(Высокосной ранней весной
мой единственный друг
в старенькой фуфайке ушел
на чужую войны) 2раза

А потом принес военком
сваю страшную весть
Почему в глаза я его
побоялся смотреть
(Высокосной летом в росу
мой единственный друг
возвратился с этой войны
в деревянном гробу) 2раза

Унеси в ладонях тепло
Черно-белых берез
Дерзкий взгляд цыганских костров
Да бессмысленность звезд
Высокосной ранней весной
мой единственный друг
в старенькой фуфайке ушел
на чужую войны

Жека Сосны-Кедры

За колючими метелями как за проволокой колючею,
Слишком долго просидели мы, ты не лей слезу горючую.
Обдувало лица ветрами, и года катились под гору,
Где за вышками и кедрами годы лучшие мы пробыли.

Сосны-кедры, устало этапом бредут километры…
Сокол, в стае ворон в чистом небе,
Молодость не возвратится
Вернуть её мне бы.

То жарой, то непогодою, я летел домою мысленно,
Разделённый с ним не годами - приговорами и письмами.
Становясь слабее крыльями, где года всё катят под гору,
Где под лагерными вышками мы уже так долго пробыли.

Сосны-кедры, устало этапом бредут километры…
Сокол, в стае ворон в чистом небе,
Молодость не возвратится
Вернуть её мне бы.

И давно уже не нужен я, ожиревшим по ту сторону.
Соколиным крыльям – лагеря всё придумывают вороны.
Только годы катят под гору и всё ниже стая чёрная,
Где за лагерными вышками вылезает трава сорная.

Сосны-кедры, устало этапом бредут километры…
Сокол, в стае ворон в чистом небе,
Молодость не возвратится
Вернуть её мне бы.

Жека Коля, Коля, Коленька…

Брови сдвинула бабушка, от врачихи тайком
Теребит фотографию, прикрывая платком.
И глаза её мокрые нарушают режим.
И всё шепчется с карточкой, а на ней её сын.

Коля, Коля, Коленька, в двери смерть стучит,
Улыбается в ответ он, и молчит.

С каждым днём всё бессильнее становилась она,
Не подняться без помощи, не дойти до окна.
Листья капают с дерева, а она сына ждёт.
Погоди смерть, пусть он сперва в сад больничный войдёт.

Коля, Коля, Коленька, в двери смерть стучит,
Улыбается в ответ он, и молчит.

А он спит безмятежным сном в нём парнишка босой,
Не касаясь земли, бежит вслед за русой косой.
И смеются её глаза и зовут за собой.
И казалось, что навсегда она будет такой.

Коля, Коля, Коленька, в двери смерть стучит,
Улыбается в ответ он, и молчит.

Был отбой, крепко спал зека, оборвался вдруг сон.
И открыв в темноте глаза, боль почувствовал он.
Точно в сердце ударила и куда-то ушла…
В это время в больнице его мать умерла.

Коля, Коля, Коленька, в двери смерть стучит,
Улыбается в ответ он, и молчит.

Жека Лагеря

Мне отсюда видно многое.
В холод ночи не до сна,
А разбитыми дорогами
По земле идёт весна.
Только с нею мне не по пути,
Я свою - уже нашёл,
Я считаю дни по осени,
Только с ней мне хорошо.

Лагеря, лагеря, лагеря, лагеря…
Восемь раз по сентябрь с сентября.
Отсижу восьмерик свой и сразу вернусь
В твою светлую, тёплую грусть.

Пропадали листья жёлтые,
Гнили травы на корню,
Но пока ты где-то ждёшь меня
Знай, что я не пропаду.
И дождливой мокрой осенью –
Обязательно вернусь,
Потому, что эти восемь лет
Я всё верил в твою грусть.

Лагеря, лагеря, лагеря, лагеря…
Восемь раз по сентябрь с сентября.
Отсижу восьмерик свой и сразу вернусь
В твою светлую, тёплую грусть.

Жека Я, как осенний лист.

Я, как осенний лист, я лечу куда лишь ветер знает.
Ты, ты меня дождись, я опять зачем-то улетаю.

Год - покружусь в тайге,
Два – над полярным снегом,
Три – просто в высоте,
Между тобой и небом.

Ты - ветка на ветру том, что от тебя меня уносит
Ждёшь в маленьком саду, где у нас с тобой всё время осень...

Год - покружусь в тайге,
Два – над полярным снегом,
Три – просто в высоте,
Между тобой и небом.

Так, этих мест не счесть, ветер этот строже прокурора.
Знай, что я где-то есть, я вернусь, но я вернусь не скоро.

Год - покружусь в тайге,
Два – над полярным снегом,
Три – просто в высоте,
Между тобой и небом.

Я как осенний лист, ты - ветка на ветру…

Жека Омут

Не для тебя овчарки лают, и звонком подъём.
И дни по жизни пролетают чёрным вороньём.
Не у тебя колючкой ржавой располосована судьба,
Судьба, которая упала в твой омут глаз без дна.
В него, взглянув, давно когда-то прыгнул - утонул,
С дорожки вольной на этапы, круто повернул.
Что воровал с твоей наводки – не сказал ментам,
Ведь это золото и шмотки так шли твоим глазам.

Омут глаз твоих без дна, остался где-то там.
Омут глаз твоих без дна, плыву по лагерям.
Омут глаз твоих без дна, а жизнь всего одна.
Омут глаз твоих без дна, омут глаз твоих без дна.

И в ненасытный снова тянет омут с головой,
Да только он не принимает - в нём уже другой.
Тебе не нужен утонувший, что в тайге пропал
За то, что он твой омут глаз без дна когда-то знал.

Омут глаз твоих без дна, остался где-то там.
Омут глаз твоих без дна, плыву по лагерям.
Омут глаз твоих без дна, а жизнь всего одна.
Омут глаз твоих без дна, омут глаз твоих без дна.

Жека На дело.

Последний сухарик запарю кипятком,
Последний чинарик мы с корешем вдвоём
Раскурим по братски и тихо запоём
О девках кабацких, о том, как мы пойдём…

На дело, на дело, на дело,
На дело, пойдём мы смело.
На дело, на дело, на дело,
На дело, пойдём мы смело.

Ты станешь на стрёме – управлюсь в пять минут
Как деньги из кассы в карманы к нам придут,
Отвалим спокойно, по проходным дворам.
Такая работа досталась нам ворам.

На дело, на дело, на дело,
На дело, пойдём мы смело.
На дело, на дело, на дело,
На дело, пойдём мы смело.

А если засада, бежать не будем мы,
Волына в кармане – разводы не нужны.
Стреляю я метко, по рыжим их усам,
Ещё малолеткой ходил, ты знаешь сам…

На дело, на дело, на дело,
На дело, ходил я смело.
На дело, на дело, на дело,
На дело, ходил я смело.


И пусть мать не плачет и не ворчит отец,
Поймаем удачу сегодня, наконец.
За бабки и цацки доступен марафет
И девкам кабацким накупим мы конфет.

На дело, на дело, на дело,
На дело пойдём мы смело.
На дело, на дело, на дело,
На дело, пойдём мы смело.

Жека Пилят пилы.

По сибирской тайге, по течению Лены
Лесосплава плывут штабеля.
Это пилят зека сосен мощные стены,
Приближая ко мне лагеря.
Этот шум сотен пил слышен мне каждой ночью,
Через сотни и тысячи вёрст.
В мокром Питере я или в солнечном Сочи,
В самолёте ль летящем в Нью-Йорк…

Пилят пилы, пилят пилы – шум,
Через годы, через вёрсты – это я дышу.
Через сердце, от тайги по всей земле…
Этот шум застрял во мне.

Я бессилен пред ним, я его убираю
Дальше, в памяти вглубь, получается так
Словно лаем собак, пулями вертухаев
Взбунтовавших зека, загоняю в барак.

Пилят пилы, пилят пилы – шум,
Через годы, через вёрсты – это я дышу.
Через сердце, от тайги по всей земле…
Этот шум застрял во мне.


От сибирской тайги, по течению Лены,
Пока сердце стучит, так и тянется нить.
С шумом пилят зека сосен мощные стены…
Нитку тонкую я, не могу распилить…

Пилят пилы, пилят пилы – шум,
Через годы, через вёрсты – это я дышу.
Через сердце, от тайги по всей земле…
Этот шум застрял во мне.

Жека Моя весенняя Москва.

На стёкла окон солнце светит ласково,
Мой первый день свободы так хорош.
Пускай иду я в курточке потасканной,
В кармане нету денег, только нож.
И ксива с чёрно-белой фотографией
Ещё не пообтёрлась по краям.
Я человек с тюремной биографией
Себя в обиду никому не дам.

И вот она цветёт золотоглавая моя весенняя Москва,
Берёзка к небу тянется кудрявая, где меня брали мусора.
Такая уж судьба моя гоп-стопника, что б я сидел - она ждала,
Ну, вот и дождалась золотоглавая моя весенняя Москва.

И вроде бы вокруг всё те же улицы,
Но что-то изменилось, не пойму.
Подъездов двери кодами шифруются,
Мобильных трели на любом углу.
А я по моде шестилетней давности,
Несоразмерно времени одет.
В кармане нож изменит эти странности,
Всё изменилось, а я нет!

И вот она цветёт золотоглавая моя весенняя Москва,
Берёзка к небу тянется кудрявая, где меня брали мусора.
Такая уж судьба моя гоп-стопника, что б я сидел - она ждала,
Ну, вот и дождалась золотоглавая моя весенняя Москва.

И вечер темнотой своей спасительной
Напомнит мне про старые дела,
Здесь бедность и богатство относительны,
На то она и Матушка-Москва.
Весна деревья вновь украсит зеленью,
Под крики пьяных мартовских котов.
И буду максимум через неделю я
Для новых дел вполне готов.

И вот она цветёт золотоглавая моя весенняя Москва,
Берёзка к небу тянется кудрявая, где меня брали мусора.
Такая уж судьба моя гоп-стопника, что б я сидел - она ждала,
Ну, вот и дождалась золотоглавая моя весенняя Москва.

Жека Прости.

Январь – заметает вьюгой, апрель – пробежит ручьём,
А мы дышим на друг друга неровно и горячо.
Июль – с тополиным пухом, сентябрь – облетит листвой,
И если меня не будет - я буду всегда с тобой.

Рыжие как листья, что приносит осень, волосы твои,
А глаза как небо мокрые и так грустны…
Я не знаю, мог бы кто-нибудь ещё меня за всё простить,
А твои глаза прощают вновь и вновь, прости…

И мне, ничего не надо лишь только, твои глаза
Почаще бы были рядом, а лучше бы были всегда.
Но жизнь меня носит где-то бродячей моей судьбой,
Поверь, у нас будет лето, я буду всегда с тобой.

Рыжие как листья, что приносит осень, волосы твои,
А глаза как небо мокрые и так грустны…
Я не знаю, мог бы кто-нибудь ещё меня за всё простить,
А твои глаза прощают вновь и вновь, прости…

Жека Серёге шили дело.

Серёге шили дело мусора, оперативно – следственной бригадой.
Кололи с утра и до утра, как топором дрова рубили гады.
Серёга не кололся всё никак, а вешали менты ему не мало -
Пять грабежей, разбой, один мокряк. Следачка – сучка вышку обещала.

По камере вели работу с ним две утки из ментовской агентуры.
И даже на допросы приходил начальник областной прокуратуры.
И с виду неказистый паренёк – Серёга, да я с детства его знаю,
Молчал, и им всем было невдомёк, зачем он всё так твёрдо отрицает.

Не понимали эти мусора, шептали адвокатишки – покайся.
Совет он помнил старого вора: - «Ни в чём и никогда не признавайся».
Тот вор седой сидел почти всю жизнь. Серёге он на дальней пересылке
Преподавал урок с названием «ЖИЗНЬ», под сердцем обозлённым топил льдинки.

Старик тот сгинул в топках лагерей, но не забыть слова, как ни старайся:
- «Серёга, если ты среди зверей, ни в чём и никогда не признавайся».
Подшили дело в толстых пять томов, где шесть статей и восемь эпизодов,
Я не припомню в памяти судов, что б в зале было столько же народу.

Пыхтели адвокаты, прокурор давил всё на судью что было силы,
И молча встали, будет приговор, и зал затих, как будто все в могиле.
И ровный голос слышу я судьи, по всем статьям и всем же эпизодам.
Всех веских доказательств не нашли - Серёгу отпускают на свободу.

И вечером по рюмочке поддав, за нравственность, что всё-таки бывает,
Серёга рассказал мне о словах, с которыми по жизни он шагает.
- «Конечно, я ни в чём не виноват, но мало ли сидит не виноватых,
Оденут в чёрный лагерный бушлат, и повезут в вагоне по этапу.

Безгрешных мало на большой земле, но есть Господь, и перед ним покайся,
А если просят каяться в тюрьме - ни в чём и никогда не признавайся».

Жека Там, где мало дорог.

Там где мало дорог, там, где мало людей,
Где зимой так сильны непогоды.
Заплутавшись в себе, как пророк Моисей
Дни бездарно меняю на годы…

Выцветают глаза, высыхает слеза
И туманные светлые дали,
Пропадают, пропадают….

По большим городам, где крутая братва,
И герой кто не на кокаине.
Что тебе говорят, в мыслях делишь на два
И спешишь за годами своими.

Выцветают глаза, высыхает слеза
И туманные светлые дали,
Пропадают, пропадают….


Не пропасть бы совсем, никогда не узнав
Почему мы как лошади в мыле
Так жалеем о наших ушедших годах,
Но швыряемся днями своими.

Выцветают глаза, высыхает слеза
И туманные светлые дали,
Пропадают, пропадают….

Жека Выстрел.

В дыму колючем закочует эхом выстрел,
Той вьюгой звонкой, метко дроби намело.
И лебедь белый, над водой летевший низко
По глади бьёт в бессилье раненым крылом,
По глади бьёт в бессилье раненым крылом.
Луна над озером, пьяня, стелила тени,
Как получилось, я не знаю до сих пор,
Что ты сказала, глядя на свои колени,
Слова прощальные, как выстрелы в упор,
Слова прощальные, как выстрелы в упор.

И без тебя, мне раненой птицей биться - крыло болит,
Хочется вверх мне возвратиться, но путь закрыт.
Замер в сердце крик, дробь в крыле блестит,
То не скоро в небо лебедь полетит.

Любить другую, видно сердце опоздало,
Уходит лето в бесконечность сентябрей.
Меня, оставив бить в бессилии раной алой
По глади мутной, дожидаясь лучших дней.
По глади мутной, дожидаясь лучших дней.

И без тебя, мне раненой птицей биться - крыло болит,
Хочется вверх мне возвратиться, но путь закрыт.
Замер в сердце крик, дробь в крыле блестит,
То не скоро в небо лебедь полетит.

Жека Прошлогодний снег.

Помню, падал прошлогодний снег
Плёнку памяти назад кручу.
И ещё не кончился тот век,
Не задув, любви нашей свечу.
Лишь при мысли о тебе шалел.
И от серых глаз сходил с ума.
И от счастья, если бы умел –
Плакал, но заплакала тюрьма.

Дальний путь - казённый дом
За решёткой и замком,
За грехи мне отмерял,
Я тебя здесь потерял,
Снег - слезами стал.

И в письме пришедшим от тебя
Ты просила всё меня забыть.
Мол - была наивна и глупа…
Ну а мне то, как с любовью жить?

Дальний путь - казённый дом
За решёткой и замком,
За грехи мне отмерял,
Я тебя здесь потерял,
Снег - слезами стал.


Твои чувства – прошлогодний снег…
И поплыли строки под слезой.
И с тобой закончился мой век,
Новый - начинается с тюрьмой.


Дальний путь - казённый дом
За решёткой и замком,
За грехи мне отмерял,
Я тебя здесь потерял,
Снег - слезами стал.

Жека Зеркала.

Зеркала говорят нам не правду…
Нам с тобою понятно двоим,
Что условны весёлые даты
И столетья, и годы, и дни…
Нам с тобою понятно двоим.

И когда-то, такою далёкой
Показалась нам дней полоса.
Мы ошиблись с тобою жестоко
И всё чаще глядим в небеса.
А когда-то такою далёкой
Показалась нам дней полоса.

Дни как птицы скользят улетая,
Зиму, чувствуя – рвутся на юг.
Вереницею дни наши тают
Замыкая таинственный круг.
Замыкая и всё замыкая,
Замыкая таинственный круг.

Зеркала говорят нам не правду…

Жека Возвращение.

Падал снег и пальцы замерзали,
Уставая веером стоять.
Я спешил домой к тебе с вокзала,
Отмотал - век воли не видать.
Я спешил домой к тебе с вокзала,
Отмотал - век воли не видать.

Твои губы, волосы и плечи,
Снились в зоне много дней и лет.
Только вот последние пол года
С почтой от тебя не шёл привет.
Только вот последние пол года
С почтой от тебя не шёл привет.

Вот он - твой подъезд, и та квартира,
Вот он – тот, заветный тот подвал,
Где тебя, девчонку-малолетку
В темноте когда-то целовал.
Где тебя девчонку-малолетку
В темноте когда-то целовал.

Кнопку жму звонка не терпеливо,
Но твоё испуганно лицо.
Вижу, что на пальце безымянном
Снято обручальное кольцо.
Вижу, что на пальце безымянном
Снято обручальное кольцо.

Очумев - в квартиру пропускаешь!
Что, в натуре, нафиг, не ждала?!
Почему любви не предлагаешь?!
Или меня держишь за козла?!
Почему любви не предлагаешь?!
Или меня держишь за козла?!

На столе винишко и стаканы,
В вазе гладиолусы-цветы.
Почему лежат возле кровати
Синие ментовские трусы?
Почему лежат возле кровати
Синие ментовские трусы?

Мусор шкерится в шкафу я знаю,
Смерти ожидает, знаю я.
Звонкою капелию из шкафа
Побежала жёлтая струя.
Звонкою капелию из шкафа
Побежала жёлтая струя.

Как рентгеном я легавых вижу,
Я их запах чувствую везде.
Променяла на паёк ты мужа…
Мигом помутнело в голове.
Променяла на паёк ты мужа…
Мигом помутнело в голове.

Приготовься, сейчас тебя порежу,
Покрошу на несколько котлет.
Видимо, конец твой неизбежен,
Пусть я сяду на пятнадцать лет!
Видимо, конец твой неизбежен,
Пусть я сяду на пятнадцать лет!

Твоего мента я отпускаю,
Пусть ещё немного поживёт.
И на этом песню я кончаю,
Кто хоть раз любил, тот всё поймёт.
И на этом песню я кончаю,
Кто хоть раз любил, тот всё поймёт.

Жека Чёрный ворон.

Горький жребий выпал решкой - тяжкий путь,
Перепутал ветром косы терпких трав.
Смуглый бархат твоих глаз и шёпот губ
Вспоминаю я в далёких лагерях.

И кабацкий звон гитары до зари,
Да, не скоро мне тебе придётся петь.
Не курлычут за окошком сизари,
Собираясь в своё небо улететь.

Чёрный ворон сел на мёртвую сосну
И тревожит смехом неба тишину.
И под этот хохот воронья
Потихоньку тлеет жизнь моя,
Потихоньку тлеет жизнь моя.

Жребий горький за туманы потащил,
Я в туманах этих взгляд твой потерял.
Лишь услышал, как раздался трепет крыл,
Думал голубь, ворон мне захохотал.

Чёрный ворон сел на мёртвую сосну
И тревожит смехом неба тишину.
И под этот хохот воронья
Потихоньку тлеет жизнь моя,
Потихоньку тлеет жизнь моя.

Жека Гололёд.

Водку вёз я из Москвы в «КАМАЗе»
Коммерсанту Жукову в Курган.
Дело к году новому, и почти у дома я -
Сотня километров и Урал.

И не ожидал я попадалова,
От природы подлости не ждал -
Днём плюс два по Цельсию,
И ручьи по трассе льют -
Вечером морозец взял и дал.


Гололёд - ни назад и не вперёд,
Гололёд - не везёт, так не везёт,
Гололёд.


Сотня бедолаг, таких же, как и я,
Вверх ползём и катимся назад.
Материмся-маемся, на дорогу лаемся,
И погоду посылаем взад.


Гололёд - ни назад и не вперёд,
Гололёд - не везёт, так не везёт,
Гололёд.


Двое суток проторчали просто так,
Подружил нас пресловутый лёд.
Михаил из Вологды, Николай из Питера -
Встретили в кабине Новый год.

Гололёд - ни назад и не вперёд,
Гололёд - не везёт, так не везёт,
Гололёд.

Жека Цыганка.

Мне шептали в поле ковыли,
Ты к кострам цыганским не пыли.
Я в одну лишь ночь пошёл на свет,
Сам вернулся, ну а сердце нет.

Не погиб, не сгинул - вольный весь,
Если взгляд её я встретил здесь.
По ладони провела рукой -
Этой ночью будешь только мой.

А в глазах цыганки неба глубина,
И вино в бокалы нам нальёт луна.
Ночью даст забыть себе веков запрет,
На рассвете с грустью мне посмотрит вслед.

На ладонь мою ты не гляди,
Знаю, что разлука впереди.
И хоть губы манят так пленя,
Дальний путь предчувствует меня.

А в глазах цыганки неба глубина,
И вино в бокалы нам нальёт луна.
Ночью даст забыть себе веков запрет,
На рассвете с грустью мне посмотрит вслед.

Жека Тук-тук.

Стучатся о рельсы колёса
В краю, где снега и морозы,
«Столыпин» везёт наши ходки,
Замёрзло окно за решёткой.
Зуб на зуб уж не попадает:
- «Слышь, кто уголёк там кидает?
Подбрось-ка скорее в печурку!».
Кричит вертухайчикам урка.
Не слышат его вертухаи,
В тулупчиках в карты играют
И водочку пьют для сугрева,
И нету до зеков им дела.

Тук-тук, всё о рельсы колёса,
Чух-чух, за дымком паровоза,
Стук-стук, зубы зеков чечётку стучат.
А я уж не чувствую носа,
Молчу, хоть имею вопросы,
И еду, всё еду туда, где никто мне не рад.

Вот так вот зимою и летом,
«Столыпины» нас везут где-то,
На севере и на востоке
По рельсам железной дороги.
И если ты, братка, на воле,
Пойми нашу горькую долю,
Налей-ка и выпей скорее,
Что б стало чуть-чуть нам теплее.

Тук-тук, всё о рельсы колёса,
Чух-чух, за дымком паровоза,
Стук-стук, зубы зеков чечётку стучат.
А я уж не чувствую носа,
Молчу, хоть имею вопросы,
И еду, всё еду туда, где никто мне не рад

Жека Крапива.

Паренёк получил срок,
Раз споткнулся как-то не о камень.
Но в душе жил его Бог,
Письма он писал из зоны маме.
- Мамочка моя, вот уже и год я отсидел…
Береги себя, жизнь шальная впредь не мой удел.

Не забыл рябину возле дома – нет,
Жалила судьба меня крапивой – да,
Прозвенит звонок, и я вернусь к тебе,
Путь домой укажет мне любовь твоя.
Жалила судьба крапивой – да.

Плакал дождь, обжигал снег,
В небе вышки вместо колоколен.
Видел Бог, да вот просмотрел,
То, что паренёк серьёзно болен.
- Мамочка моя, срока половина перешла,
Осень ведь не зря, ягоды рябины подожгла?

Не забыл рябину возле дома – нет,
Жалила судьба меня крапивой – да,
Прозвенит звонок, и я вернусь к тебе,
Путь домой укажет мне любовь твоя.
Жалила судьба крапивой – да.

И когда кончился срок,
Он в своей последней колыбели
Слушал, как пел звонок
Нежным звоном мартовской капели.
- Мамочка моя! Я уже спешу в родимый край…
Каплями дождя песней, в ней ты пела: - «Засыпай…».

Не забыл рябину возле дома – нет,
Жалила судьба меня крапивой – да,
Прозвенит звонок, и я вернусь к тебе,
Путь домой укажет мне любовь твоя.
...
Жалила судьба крапивой - да.

Жека Чемоданчик.

По грязи просёлочных дорог, парень брёл издалека.
Ватник от косых дождей насквозь промок, ноги стёрлись в сапогах.
На забытой Богом станции «Ключи» медяков наскрёб он на билет домой,
На скамейку сев, закрыл глаза в ночи, и в ногах поставил чемоданчик свой.

Почти сразу эти двое подошли. – «Сколько чалил?» - он им отвечал.
-«Побунтим в очко картишками?». – «Нет бабла, братва…» - он им сказал.
Только тот, что с фиксой золотой шкерой ткнул в потёртый чемодан:
-«Ты поставь на банк вещички что домой, вёз в подарок для сестёр и мамы».

Изоляторы-централы, помытарился на славу -
Ни копейки за душой у парня нет.
Каторжанин и бродяга, пусть тебе по фарту лягут
Десять, девять и пижонистый валет.

Шулера, - арапа заливать, только не на лоха нарвались.
А, попав в конфуз, решили быковать. На семь сотен сделал парень их.
И фиксатый вытащил перо, а второй попёр вперёд, сжав кулаки,
Но, скуля, осел, схватившись за ребро, что попало под носок лихой ноги.

И сверкнул холодной сталью нож, телогрейку располосовав.
В грязь посыпался выигрыш, что ж, снова выпад, он подставил чемодан.
На блеск фиксы целясь, мощно приложил чемоданишком ему по голове.
Звук свистка, менты! И он бежит с одной ручкой чемоданною в руке.

Луч по рельсам и спасительный гудок. Прыгнул быстро в проходящий поезд свой.
И остался на земле лежать платок, что в подарок маме вёз домой.
И валялся где-то там чемодан, весь изрезан и помятый лежит.
С ним осталась его прошлое там, впереди такая длинная жизнь.

Изоляторы-централы, помытарился на славу -
Ни копейки за душой у парня нет.
В жизни вольной, без напряга, пусть тебе под ноги лягут
Денег кучи, и до старости лет.

Жека Братва.

Лихо погуляем мы, братва!
Ночью кабакам будет не сладко.
Знаем, что пасут нас опера,
Но кишка тонка нас брать, ребятки!
Город наш, спокойно можешь спать,
Если мы с братвою отдыхаем.
Операм придётся подождать,
Они знают, что мы это знаем.

И тяжёлых нас, по домам под утро
Наши тачки, словно кони понесут.
Им не в первый раз, нас везти к кому-то,
Кто нас любит, и где всегда нас ждут.

Пусть ничто не вечно на земле…
Мы идём у пропасти по краю.
Наша жизнь не вечная вдвойне,
Потому сегодня мы гуляем.
Свидимся – не свидимся уже,
Шумно расстаёмся у порога.
Радость с грустью спутались в душе,
По последней… и пора в дорогу.

И тяжёлых нас, по домам под утро
Наши тачки, словно кони понесут.
Им не в первый раз, нас везти к кому-то,
Кто нас любит, и где всегда нас ждут.

Жека Колея.

Колея моя набитая, - снова еду в дальний рейс,
Чернобровою дорогою, завтра там, а нынче здесь.
Не махайте, парни, жезлами, побыстрей хочу домой,
Ждут меня дочурка славная и сыночек дорогой.
Ждут две пары светлых детских глаз, как по жизни маяки,
Что б до дома сквозь туманы трасс не доехать, так дойти.
Пусть гуляют вдоль обочины жрицы спринтерской любви.
Вольный, но не озабоченный я по жизни и в пути.

И где буду завтра я, не знаю,
По ночной дороге мчит «КАМАЗ».
То ли мы дорогу выбираем,
То ли она выбирает нас.

Пару лет назад была жена, вот намаялся я с ней.
Я в дороге там, а тут она полный дом ведёт друзей.
Раз вернулся раньше времени, в общем, я её застал…
Ну и кончилось затмение, а детей ей не отдал.

И где буду завтра я, не знаю,
По ночной дороге мчит «КАМАЗ».
То ли мы дорогу выбираем,
То ли она выбирает нас.


В рейсе навидался всякого, было, что, терял друзей.
Но домой вернуться надо мне, ради глаз моих детей.
Колея моя набитая, снова в рейс ты позвала.
Были б дети мои сытыми, и дорога в дом вела.

И где буду завтра я, не знаю,
По ночной дороге мчит «КАМАЗ».
То ли мы дорогу выбираем,
То ли она выбирает нас.

Жека Сказочный лес.

Где-то за рекой, на опушке леса,
В домике одном не гаснет свет.
Мне б к нему доплыть, через лет завесу,
Да лодка прохудилась, вёсел нет.

Знаю жил не так, как бы ты хотела,
Только снова свет не гаснет твой.
А лесных цветов сколько перезрело,
Тех, что мы могли бы рвать с тобой.

В синий сказочный лес позови,
Где над ветками ласточки кружат.
На цветочных полянах любви
Излечи мою грешную душу.

А вода несёт наши встречи мимо,
Но твой берег я не позабыл.
Если б просто ты взглядом поманила
Вплавь к тебе сквозь годы я б приплыл.

В синий сказочный лес позови,
Где над ветками ласточки кружат.
На цветочных полянах любви
Излечи мою грешную душу.

Жека Фотокарточка.

Сидишь у стойки одиноко, на сцене кабака оркестр
Лабает «Свет московских окон», с мажором, путая диез.
А перед ним пустеет пятый с московской водочкой графин,
Ты на него кидаешь взгляды - один он или не один.

И у него не то чтоб горе, а так, по жизни не фартит,
Ну, в общем, всё с утра в миноре, и водочка – не веселит.
А ты, что взгляды шлёшь от стойки, увы, не вырулишь дела.
Порхаешь бабочкой ночной ты, смотри-ка - встала, подошла.


Рукою с тонкой сигаретой, как лётчик мёртвую петлю,
Ты описала в тусклом свете. – «Грустите, можно прикурю?»
И почему-то показались родными девичьи глаза.
- «Глядишь, печаль развеешь малость» в них заглянув, себе сказал.

Соврав, что лет ей скоро двадцать, и согласившись на рубли,
Перевела она их в баксы и ночь, оплаченной любви.
И отработавшись на совесть, похмельным утром поднялась.
Неловко в сумке своей, роясь, на пол вдруг всё посыпалось.

Помада, тушь, презервативы и фотокарточка одна –
Она и мать её у ивы, и край знакомого села.
А он, взглянув на мать - всё понял – жену он бывшую узнал,
И заревев от жуткой боли, на дочь глаза свои поднял.

- «Прости меня, бродягу, дочка, ты родилась – я сразу сел,
И мать развод оформив срочно, вновь вышла, замуж сделав дел.
И ты другого звала папой, а я по тюрьмам, лагерям…
И видно дьявол взял нас в лапы… нам не досуг, как свёл нас сам».

А ты в ответ расхохоталась: - «В своём ли ты уме, родной?
Если и так, прибавил б малость за ночку с родственной душой».
И уплыла, а он остался, а через день его нашли,
Он тихо так в петле качался, от грешной воспарив земли.

Жека Не зови назад.

От тебя уже не прячусь, слов на русском не боюсь,
Много выработал качеств, только набегает грусть.
Где-то там за океаном – маяками в окнах свет
Морякам и капитанам, морякам и капитанам, заблудившимся в себе.
И слова твои не верно не боюсь истолковать,
Я здесь в поколенье первом - там мои отец и мать.
Деревянными крестами неухоженных могил
Через океаны тянет, через океаны тянет к тем, кто так меня любил.

И за то, что там родился, заплатив уже в сто крат,
Слышишь, я не заблудился, не зови назад, назад.

Изощрённостью таможен спрятан я от твоих бед,
Здесь всё кажется похожим, а на самом деле нет.
Ты забудь меня скорее за беспечность местных благ,
Потому что не сумею, потому что не сумею поступить с тобою так.

И за то, что там родился, заплатив уже в сто крат,
Слышишь, я не заблудился, не зови назад, назад.

Не зови Родина назад…

Жека Бродяга.

(В дуэте со Светланой Питерской).

- Я бродяга, в душе свеча, но зажечь её – спичек нет,
А вокруг её темнота, и забыл я, какой он свет.
Были б рядом твои глаза, и тепло твоих слабых рук,
Да только годы не тормозят и не вместе у нас идут.

А где-то рядышком лишь одиночество шляется и с ним
Падают с неба в открытые форточки звёзды, что мы храним.
Неразделёнными, бедными душами маленькой любви,
Той, что однажды мы сами разрушили.

- Каруселью мелькают дни, листопадами лиц и лет.
Ты меня для себя найди, даже если нас больше нет.
Сквозь обиды и сквозь года, память в день тот опять впусти,
Что, запутав нас, потерял, выбрав разные, вдруг, пути.

А где-то рядышком лишь одиночество шляется и с ним
Падают с неба в открытые форточки звёзды, что мы храним.
Неразделёнными, бедными душами маленькой любви,
Той, что однажды мы сами разрушили.


- Нам разлука накинет срок, разводя друг от друга прочь,
И по петлям ведёт дорог, с не зажженной свечою в ночь.
- Каруселью мелькают дни, проходя мимо чьих-то глаз.
Не заметив своей любви, и она не узнает нас.

А где-то рядышком лишь одиночество шляется и с ним
Падают с неба в открытые форточки звёзды, что мы храним.
Неразделёнными, бедными душами маленькой любви,
Той, что однажды мы сами разрушили.

-Я бродяга, всё вокруг слишком хорошо просчитано, что бы хоть на секунду остановиться.
-Сердце у меня одно, и пусть лучше никого не будет рядом, чем будет рядом кто-то, но не ты.

Жека Браслеты.

Защёлкнулись железные браслеты,
Сдавив запястья тонкие мои,
И вот уже свобода ходит где-то,
А я до встречи с ней считаю дни.
Капризное создание – свобода,
Не по пути нам, пусть я воровал,
Ты женского, а я мужского рода,
Совместных зон никто не создавал.

Разошлись пути, мне сидеть, ей идти,
До свидания, до свидания, до свидания.
Со свободою мне не по пути,
Не судьба мне, не судьба мне, не судьба мне.

Опять встаёт всё с головы на ноги,
Прощайте кабаки и анаша.
И девочек не щупать длинноногих,
И за душой не будет ни гроша.
Расстанемся без страха и упрёка,
И каждый окончательно поймёт,
До окончанья лагерного срока
Никто друг к другу в гости не придёт.

Разошлись пути, мне сидеть, ей идти,
До свидания, до свидания, до свидания.
Со свободою мне не по пути,
Не судьба мне, не судьба мне, не судьба мне.

Жека Девица-судьба.

Втихомолку плакала девица-судьба,
А сама этапами по себе вела.
Мне б рвануться, выпрыгнуть, зубы крепче сжать,
Только от судьбы своей мне не убежать.
Возвращаясь, каялся, Богу да родным,
Что кончаю маяться счастьем с ней шальным.
А она слезливая, тянет в свою муть
И никак, сопливую, мне не обмануть.

Капают дни, дни её слёзы.

Вся росой исплакалась по утру ты девица, девица-судьба,
Где-то за туманами, что от слёз тех стелятся, кругом голова.
Не успел я, кажется, надышаться волею, мнёт у сердца грудь,
И готовит клетки мне девица разбойная, зазывая в путь.

И бреду я вместе с ней в заколючье снов,
И лежу с ней бестией в куполах стогов.
Изменил с распутницей я жене родной,
Так, видать, и мучаться со своей судьбой.

Капают дни, дни её слёзы.

Вся росой исплакалась по утру ты девица, девица-судьба,
Где-то за туманами, что от слёз тех стелятся, кругом голова.
Не успел я, кажется, надышаться волею, мнёт у сердца грудь,
И готовит клетки мне девица разбойная, зазывая в путь.


Жека Веснушки.

Сирень завидует, смотря через стекло,
Как мы целуемся до одури с тобой.
Веснушек выпало весёлое пшено
На нос твой, этой егозой-весной.

Пусть не в Крыму мы, не на ласковом песке,
Где ветерок гребёнкой ходит на волнах.
Ни пальм, ни даже денег в кошельке,
Зато смеётся солнце на щеках.


Жизнь на земле, наполовину взяв,
Пройдя от нар казённых до комет.
Чем смех веснушек на твоих щеках
Роднее ничего на свете нет.


Я мошкару кормил не под Москвой,
Не из упрямства кедры созерцал.
К тебе, вернувшись, нашей позднею весной,
Веснушки, на лице увидев – завязал.


Жизнь на земле, наполовину взяв,
Пройдя от нар казённых до комет.
Чем смех веснушек на твоих щеках
Роднее ничего на свете нет.


Сирень завидует, смотря через стекло,
Колышет занавесок кружева.
Мы снова вместе – сколько лет прошло,
И у обоих кругом голова.


Жизнь на земле, наполовину взяв,
Пройдя от нар казённых до комет.
Чем смех веснушек на твоих щеках
Роднее ничего на свете нет.


Жека Купола.

Облетают листья тополя,
В сквозняках дверями хлопает мой дом.
Словно конвоиров выстрелы
Да из подлобья взгляды низкие кругом.
Ветер рощу за воротами рвёт,
Как строй зеков пред работами,
Им их звонки – колокола.
Вышки зон им колокольнями,
А тайги верхушки хвойные,
Им как святые купола.

Возвратился – дом пустой встречал,
Тополь грустно головой качал – ждал снег.
И листву теряя, рассказал,
Стариков моих как провожал на век.
Ветер рощу за воротами рвёт,
Как строй зеков пред работами,
Им их звонки – колокола.
Вышки зон им колокольнями,
А тайги верхушки хвойные,
Им как святые купола.

Кому Бога - некому простить,
Кроме ветра некому мне мстить теперь.
Облетают листья тополя,
И всю ночь стрельбою хлопает дверь.
Ветер рощу за воротами рвёт,
Как строй зеков пред работами,
Им их звонки – колокола.
Вышки зон им колокольнями,
А тайги верхушки хвойные,
Им как святые купола.


Жека Лёха Шмель.

Помню, мама меня всё старалась спасти,
Я тайком убегал туда – где гитара, всю ночь до утра.
Серебристой струны дребезжащая нить
Твою песню мне не забыть,
Клёны парка, мальчишки-шпана.

Годы идут, струны поют,
Почему как тогда я
Под их звуки не знаю,
Что мы делаем тут,
Что я делаю тут?

И среди пацанов на гитаре играл
Лучше всех длинный Лёха Шмель,
Старше на год, силён был и смел.
Перед тем, как на дело с ворами пойти,
Шмель гитару мне отдал свою:
- «У тебя пусть побудет, приду – заберу».
Не пришёл он в ту ночь, пули ВОХРА нашли
Его сердце, висок и грудь,
Мне гитару, ему не вернуть.
Он когда уходил, наказал не бренчать,
Но гитара, осиротев, треснув, декой звенела,
Молчать, не хотев.

Годы идут, струны поют,
Почему как тогда я
Под их звуки не знаю,
Что мы делаем тут,
Что я делаю тут?

Сколько лет утекло и другая шпана
В том же парке всю ночь до утра –
Песня та, что пел Лёха – перебором пошла.
И гитару его до сих пор я храню,
Так и не научившись играть,
Он когда уходил, наказал не бренчать.

Годы идут, струны поют,
Почему как тогда я
Под их звуки не знаю,
Что мы делаем тут,
Что я делаю тут?

Жека Лена.

Мимо пролетают с цифрами столбы,
Километры за спиною тают.
Мой напарник Мишка спит и видит сны,
И со встречной фары мне моргают.
Торможу, буреть не буду, - вот и пост,
«Проезжай!» - знакомая мне смена,
А за ним кафе, где варят сносный борщ,
И буфетчица за стойкой Лена.

Ох, Лена, Лена, как самозабвенно
С минералки скинет крышечку рукой.
Ох, Лена, Лена, поползёт с колена
Край халата вверх, не поправляй, постой.
Ох, Лена, Лена, знай, по всей вселенной
Колесил, не разу не теряв покой,
Ну, уж точно от Москвы до Омска, Лена,
Не встречал как ты ещё такой.

Многие водилы, швыркая едой
Мимоходом Лену бы пригрели.
Только видят сразу, что она со мной
Разговор ведёт как не со всеми.
Посидим недолго, в путь клаксон зовёт –
Это Мишка мой уже проснулся,
Он настырный малый, только Ленкин рот
Дёрнулся губой и враз надулся.

Ох, Лена, Лена, как самозабвенно
С минералки скинет крышечку рукой.
Ох, Лена, Лена, поползёт с колена
Край халата вверх, не поправляй, постой.
Ох, Лена, Лена, знай, по всей вселенной
Колесил, не разу не теряв покой,
Ну, уж точно от Москвы до Омска, Лена,
Не встречал как ты ещё такой.

Что мне делать, братцы, я как в ДТП
С Ленкиным попал душевным чувством.
Ждут жена и дети, а тут на тебе
Еду к ней я вновь на борщ с капустой.

Ох, Лена, Лена, как самозабвенно
С минералки скинет крышечку рукой.
Ох, Лена, Лена, поползёт с колена
Край халата вверх, не поправляй, постой.
Ох, Лена, Лена, знай, по всей вселенной
Колесил, не разу не теряв покой,
Ну, уж точно от Москвы до Омска, Лена,
Не встречал как ты ещё такой.

Жека Город.

Мы с тобой не виделись давно,
Город, где когда-то я родился.
Сколько дней скитальцами ушло
Журавлей искать в руках с синицей.
Ты к приезжим ласков был всегда,
А детей своих любил не очень,
И их нёс в другие города
Шум колёс сквозь дни и через ночи.

Пусть дома твои не высоки,
Вовсе не хитра архитектура,
И рыбачат с дамбы мужики,
Пьяные, и пофиг им в натуре.
Понял ты начало всех начал,
Отраженьем в лужицах любуясь,
Я друзей надёжней не встречал
Чем братва с твоих щербатых улиц.

Этот город, этот город
Снова свидимся не скоро мы с тобой,
Поросли давно обиды наши трын-травой.
Вспоминай, меня как звали,
Ну а мне забыть едва ли –
Как по улицам твоим влюблённый шёл домой.

Помню, пел в сиреневом дыму
Местный Элвис Пресли танцплощадки.
И братва для храбрости ему
Всё лила портвейн в стакан украдкой.
А девчонки в платьицах таких,
Как выплясывали, ух чертовки,
Чужаков мы били из-за них –
Первый раз тогда попал в ментовку.
А потом поехало-пошло
Лихо пошалили пацанами,
И кого-то чудом пронесло,
А кого-то свёл ты с лагерями.
Сколько нас по миру колесит,
И скажу, ты любишь, между прочим,
Тех, кто где-то там стал знаменит,
Ну а кто остался, тех не очень.

Этот город, этот город
Снова свидимся не скоро мы с тобой,
Поросли давно обиды наши трын-травой.
Вспоминай, меня как звали,
Ну а мне забыть едва ли –
Как по улицам твоим влюблённый шёл домой.

Жека Эх, зараза!
До блеска пастой «Бленд-а-мед» начищу бивни по утру,
Зубов хоть половины нет, но я к дантисту не иду.
Забор мне проредили дни, те, что провёл я без тебя,
От дома тёплого вдали – на Магадане в лагерях.

Три волоска на голове я пятернёю уложу,
Хоть и не густо, но вполне своей причёской дорожу.
Её я пышность потерял в достопочтимых временах,
В вагонах шедших за Урал, на Магадане в лагерях.

Эх, зараза! Масть без мазы –
Непутёвая жизнь моя.

Гражданка, зенками не ски, от ваших взглядов я чешусь,
Татуировочки мои по всему телу, ну и пусть,
Пусть только их и приобрёл, да только так и не украл
На Магадане в лагерях, в вагонах шедших за Урал.


Эх, зараза! Масть без мазы –
Непутёвая жизнь моя.

Вот так по жизни хулиган, ну что ещё там в багаже,
Зато у нас растёт пацан, ну к слову двоечник уже.
Училка жаловалась, мать, что курит в школе наш сынок,
А я то, что могу сказать, какой я на фиг педагог.

Эх, зараза! Масть без мазы –
Непутёвая жизнь моя.

Жека Подмосковная весна.

Наступила снова весна, разбудила всех ото сна,
Словно пишут, а не идут в мини-юбках девочки на пруд.
Тут как тута мальчики раз, футы-гнуты всё напоказ,
И закружит головы им сигареток с фильтром синий дым.

Запирайте крепче мамки девок,
На дворе весна, что с ней поделать,
Подмосковная шпана в дочек ваших влюблена,
Дразнит всех проказница она.
Подмосковная шпана в дочек ваших влюблена,
Дразнит всех проказница весна.

Было время, тоже гулял, только нынче встал на причал,
Оттопырен с боку пиджак рву пить с мужиками в гаражах.
Всё при мне, да уж не тот понт, «Жигулёнку» б сделать ремонт,
А весна других закружит, вон уж дочь моя к пруду бежит.

Запирайте крепче мамки девок,
На дворе весна, что с ней поделать,
Подмосковная шпана в дочек ваших влюблена,
Дразнит всех проказница она.
Подмосковная шпана в дочек ваших влюблена,
Дразнит всех проказница весна.


Я весною встретил свою самую оторванную,
Так зажёгся, что не унять мой пожар уж лет так двадцать пять.
Наступила снова весна, всех вокруг оставив без сна.
А вы мамки юность свою вспомните, пока я вам пою.

Запирайте крепче мамки девок,
На дворе весна, что с ней поделать,
Подмосковная шпана в дочек ваших влюблена,
Дразнит всех проказница она.
Подмосковная шпана в дочек ваших влюблена,
Дразнит всех проказница весна.

Жека Таксист.

В таксопарке все в запарке, гоним смуту прочь,
Не вернулся Сеня Павлов, он работал в ночь,
Пролетело после смены несколько часов,
Нету тачки, нету Сени, нажили делов.
Может девки, может водка, мало ли чего?
Ездил он всегда под сотку, был чуть-чуть того…
В жизни всякое бывает – взял шальной заказ,
Связи нет, и жрёт глазами всех начальник нас.

Ветер тронет струны мокрых проводов,
Хлопнет дверь и вот – зелёный глаз погас,
Береги себя там среди дорог,
Береги таксист от кюветов трасс.

А механик Козин Павел, лучше б не дышал,
Мол, про Сеню – строгих правил, кто б того не знал.
Вспомнил случай, как вёз Сеня двух типов в Казань,
Вспомнил, ну а нам не легче – обстановка дрянь.
Нету в сводке, нет в больнице, дома тоже шиш,
Вдруг беда нашла таксиста, а может ты шалишь?
Где ты, Сеня, Сеня Павлов, лёгкая душа?
Под язык кладёт таблетку старший гаража.

Ветер тронет струны мокрых проводов,
Хлопнет дверь и вот – зелёный глаз погас,
Береги себя там среди дорог,
Береги таксист от кюветов трасс.

Тут звонок, бежит начальник рысью в кабинет,
Двести пятый километр, у моста кювет.
Добираемся до места, хуже нету ждать…
Вот он Сеня… а из сердца финки рукоять.
Во, попало… как же это… гады… кто же смог
Повернуть его дорогу так от жизни в бок.
И сигналили печально, Сеню мы везли
Под клаксонов звук прощальный наших всех такси.

Ветер тронет струны мокрых проводов,
Хлопнет дверь и вот – зелёный глаз погас,
Береги себя там среди дорог,
Береги таксист от кюветов трасс.

Жека Все, как люди…

В доме, что у фабрики, жил паренёк простой,
Не сказать, что б умный, но и не тупой,
Вроде не уродец, здоровьем не слаб,
Но уж больно не решителен он был по части баб.
А девочки фабричные многие б не прочь
Жизнь парню личную вырулить помочь.
На просмотр вечером порнокинолент
Позвали в общежитие, поди, ж, не импотент?

А все как люди, а он как хрен на блюде,
То ли не попробовать, ему же лучше будет.

Рядышком на коечки все сели и сидят –
Парень наш – дубинушка и четверо девчат.
Поставили кассеточку, такую, чтобы – ух!…
И выпили по рюмочке, включив погромче звук.

А все как люди, а он как хрен на блюде,
То ли не попробовать, ему же лучше будет.

А девки от экрана тайно косят глаз –
Кого из них он выберет и как сигнал подаст?
Тогда другие разом, освобождая путь,
Оставив их наедине, из комнаты уйдут.
И тут момент ответственный решительно настал,
Фильм западный подействовал, он замахнул стакан,
И хлоп по выключателю, ну прямо, словно псих…
И повалил на коечку всех разом четверых.

А все как люди, а он как хрен на блюде,
Дай ему попробовать – себе же хуже будет.

Два дня из этой комнаты никто не выползал,
Всем девонькам внимание наш парень оказал –
Те только к понедельнику от стресса отошли –
Помятые, довольные на фабрику пошли.

А все как люди, а он как хрен на блюде,
То ли не попробовать - себе же лучше будет.

История фабричная с весёленьким концом,
Что через девять месяцев наш парень стал отцом.
Все четверо мамашами девчонки стали, но…
Великой всё же силою является кино.

А все, как люди, а он как хрен на блюде,
То ли не попробовать - себе же лучше будет.

Жека Звон серебряный.

Играй цыганская гитара,
Пой ночь мне песню вольных снов,
Там где душа моя пьяна, там, где душа моя пьяна
Под серебристый звон подков.

Костры взметнут шальное небо
Безумных дней моих печаль,
Мне моё сердце подожгла, мне моё сердце подожгла
Цыганки огненная шаль.

Звон серебряный искрами бьётся,
В ночь уносит нас конь вороной,
На ветру вдруг пожаром завьётся
Твоя шаль у меня за спиной.

Костры в глазах и стан послушный,
Скользят в объятия мои,
Что утром ждёт меня беда, что утром ждёт меня беда
Ты в эту ночь не говори.

Звон серебряный искрами бьётся,
В ночь уносит нас конь вороной,
На ветру вдруг пожаром завьётся
Твоя шаль у меня за спиной.


Жека Шуры-муры.

Горе пригоршнями собирал,
Звёзды с неба тебе воровал,
Сердце в клочья от такой любви.
Наигралась, и прощай – прости.

В подворотнях проходных дворов
Тебе шуры-муры, мне любовь,
Что не к той девчонке прикипал
Понял вовремя, а то б пропал.

И бреду, куда мои глаза глядят в росу, в росу, в росу,
От тебя, полу пропащего себя спасу, спасу, спасу.
Сердце моё ноет свежей раною,
Но оно давно покрыто шрамами.
Я себя опять, начав всё заново спасу.

Замахнётся месяц, словно нож,
Ты, братан, меня сейчас не трожь.
Не кружись, не каркай, вороньё,
Я себя спасаю от неё.

И бреду, куда мои глаза глядят в росу, в росу, в росу,
От тебя, полу пропащего себя спасу, спасу, спасу.
Сердце моё ноет свежей раною,
Но оно давно покрыто шрамами.
Я себя опять, начав всё заново спасу.

По росе бреду едва дыша,
Сердце зябнет и болит душа.
Выйдет солнца золотистый блин,
Обогрею свою душу с ним.

И бреду, куда мои глаза глядят в росу, в росу, в росу,
От тебя, полу пропащего себя спасу, спасу, спасу.
Сердце моё ноет свежей раною,
Но оно давно покрыто шрамами.
Я себя опять, начав всё заново спасу.

Жека Дождь.

С неба мелкий дождь накрапывал,
То, что было, мне рассказывал.
Не спеши ты дождь в землю, в камыши,
То, что будет, мне лучше расскажи.

Долго ли гулять по дорогам вольному?
Или мне опять, парню подконвойному
Есть тюремный хлеб, где-нибудь в седой глуши.
То, что будет мне, правду расскажи.

Дождь ушёл за лес, гнётся радуга,
А в меня влез бес, знать мне надобно.
Тропки да пути мои пешие
Выведут куда, скажи грешному.

Долго ли гулять по дорогам вольному?
Или мне опять, парню подконвойному
Есть тюремный хлеб, где-нибудь в седой глуши.
То, что будет мне, правду расскажи.

Утренний туман тайной стелится,
Всё останется или изменится.
Не спеши ты лечь в землю, в камыши,
То, что будет, мне лучше расскажи.

Долго ли гулять по дорогам вольному?
Или мне опять, парню подконвойному
Есть тюремный хлеб, где-нибудь в седой глуши.
То, что будет мне, правду расскажи.


Жека Синеглазые озёра.

Как в озёра глаз синеву,
Трепеща душой погружаюсь,
И безмолвной рыбой плыву,
Ртом целуя соль твоих слёз.
Больше я сюда не приду, -
Завтра я к тебе возвращаюсь
Вместе пить в кудрявом лесу
Сладкий сок весенних берёз.
Спит, дыша тревожно барак,
Снами переломанных судеб,
Ну а мне не спится никак –
Утра жду щемящий звонок.
Больше я сюда не приду,
Синевою глаз твоих будет,
Направленье завтра моё –
Жизнью предназначенный срок.

В синеглазые озёра,
Упаду твои я скоро.

Мы с тобою вместе пойдем,
Сдерживая силу желаний,
Чувствуя на спинах глаза –
Тех, кто задвигают запор.
Больше нет дороги туда,
Как суровей, нет наказанья
Чем не падать грешной душой
В счастье синеглазых озёр.

В синеглазые озёра,
Упаду твои я скоро.

Жека Одинаковые сны.

Мы снова друг от друга далеко,
Косым дождём стучит в твоё окно рассвет.
Здесь к веткам кедров прицепилась тьма,
Но мы с тобою вместе до утра во сне.
И гладит огрубевшая ладонь
Твоих волос волшебный и родной огонь.
И там мы рядом, или рядом здесь,
Но чувствуем, уходит из сердец боль.

Что тебе рассказать о любви
В коротких снах, в которых ты
Грустишь и знаешь всё сама,
Нам одинаковые ночью снятся сны
Где вместе мы.

Над кедрами заря, полоской свет,
Он гонит меня вот уж много лет прочь.
Но день всего лишь несколько часов
И знаю, как и я, ты нашу ждёшь ночь.
Где друг о друге снова будут сны,
Как им не быть, ведь каждый миг их мы ждём.
А если так, то, значит, выйдет срок,
И я вернусь к огню твоих волос днём.

Что тебе рассказать о любви
В коротких снах, в которых ты
Грустишь и знаешь всё сама,
Нам одинаковые ночью снятся сны
Где вместе мы.

Жека Кукушка.

Через край душа могла – пить,
А судьба наперекор – знать права.
Наливала да не поровну –
Уводила радость в сторону,
Там где горькая всходила трын-трава.

Дни под горку, а вокруг лес,
А в нём птица та, что гнёзда не вьёт.
Растолкуй мне, пестрокрылая,
Ждёт ли там за лесом милая.
Или может быть, на небе кто-то ждёт.

Ты кукуй кукушка в синей тишине
Сколько мне ещё осталось на земле,
Не жалей, а просто ты кукуй кукушка мне.
И когда я буду где-то, где-то там
Я тебе за каждый день втройне отдам
Песнями, что дождь слезой оставит на стекле.

Затаился и затих весь,
А кукушка, не начавши отчёт
С ветки в чащу оборвалася,
А судьба моя осталася
Не сосчитана никем, да наперёд.

Ты кукуй кукушка в синей тишине
Сколько мне ещё осталось на земле,
Не жалей, а просто ты кукуй кукушка мне.
И когда я буду где-то, где-то там
Я тебе за каждый день втройне отдам
Песнями, что дождь слезой оставит на стекле.


Жека Жребий.

Снова тихо сидишь, снова плачешь, тебя покидаю,
Струйки слёз, словно спицы, мне сердце опять протыкают.
Ухожу, не хочу, но иду по колючей метели
Где захлопнет за мною тайга до звонка свои двери.
Я такой тишины как твоя больше вряд ли услышу,
Я такой глубины серых глаз никогда не увижу.
Ухожу, не хочу, но иду, их любовь обижаю,
Как над бездной вишу, словно с этой земли пропадаю.

Любить на небе, обижая на земле,
Мне выпал этот жребий в предрассветной мгле,
Из невозвратного далёка долгий путь
Я помню всё, а ты скорее всё забудь.

Я боюсь, что ты всё ещё ждёшь, взгляд не сводишь с обоев,
Где линялый узор нас двоих вдруг напомнит обоих.
И не выключив в комнате свет, ты за стол сядешь рядом,
И постель простоит эту длинную ночь не примята.

Любить на небе, обижая на земле,
Мне выпал этот жребий в предрассветной мгле,
Из невозвратного далёка долгий путь
Я помню всё, а ты скорее всё забудь.

Жека Мать ждёт.

Тёмным ликам святых молится
Мать седая одна в горнице –
Возвращайся ты скорее, сынок,
Пока день за днём Господь мне даёт,
Пока ссадинами ночь лезет в сны,
Дотянуть бы мне, родной, до весны.

Поросло быльём лето за окном
Ночью синей, ночью синей
Закружил тайком в небе над крестом
Снег да иней, снег да иней.

И рубаху ему штопает,
А рябина в окно хлопает,
Птица ночью закричит у реки,
Вдруг идёт домой её родненький?
Сколько зим уже прошло, сколько лет,
Мать ждёт сына, ну а сына всё нет.

Поросло быльём лето за окном
Ночью синей, ночью синей
Закружил тайком в небе над крестом
Снег да иней, снег да иней.

А он корни пустил в городе,
Вроде жив, а душа в холоде,
Собирался к ней, да всё некогда,
Вспоминает, да и то иногда,
Сколько зим прошло уже, сколько лет,
Мать ждёт сына, ну а сына уж нет.

Поросло быльём лето за окном
Ночью синей, ночью синей
Закружил тайком в небе над крестом
Снег да иней, снег да иней.

Жека Попутчица.

Ехал я по трассе как обычно с ветерком,
Тихо что-то напевал.
В стареньком «КАМАЗе» мне не страшен снег с дождём,
Я ещё не то видал.
А она стояла у обочины, бочком,
Спрятав нос в воротнике.
Вижу не из этих, ну ты понял я о ком,
Сотня мокрая в руке.
Скоро уж стемнеется, да и не месяц май,
Только мокрый лес кругом.
Крикнул ей: - «Ну что стоишь? В кабину полезай! –
Веселее путь вдвоём».
А она вскарабкалась неловко и глядит
Будто ждёт чего, а зря.
- «Деньги свои спрячь, нам с тобою по – пути,
просто ты попутчица моя».

А ты попу – попу - попутчица моя,
Губки – карамельки, холод ноября,
Всё равно доедем ведь круглая земля,
Ах! Попу – попу – попутчица моя.

Нам за разговором километры нипочём,
Сигаретками дымим.
Вроде обо всём, и в тоже время ни о чём,
Без умолку говорим.
Мол, ушла от мужа, потому что слишком пил,
Мне рассказ ей знаком.
Сам себя когда-то водкой чуть не загубил –
Потерял семью и дом.

А ты попу – попу - попутчица моя,
Губки – карамельки, холод ноября,
Всё равно доедем ведь круглая земля,
Ах! Попу – попу – попутчица моя.

Ночь вокруг качалась, до неё нам дела нет,
И довёз её потом.
А когда прощалась, то на пачке сигарет
Написала телефон.
Только вот попутчице навряд ли позвоню,
Хоть и круглая земля.
Она здесь, а я, я где-то там рулю,
И у каждого судьба своя.

А ты попу – попу - попутчица моя,
Губки – карамельки, холод ноября,
Всё равно доедем ведь круглая земля,
Ах! Попу – попу – попутчица моя.

Жека Письмо.

Черкани мне с почтою письмо,
Перед сном его я почитаю,
Лагерь наш снегами занесло,
А глаза мои плывут и тают,
Как весны по строчкам ручеёк,
На бумаге у замёрзших окон.
Это наш с тобою общий срок,
Если твой лежит в конверте локон.

Рыжий твой локон
Мятый конверт в дороге сберёг,
Рыжий твой локон
В нём серебристый уже волосок,
Рыжий, рыжий твой локон.

Черкани мне с почтою письмо,
Пусть прейдёт с недельным опозданьем,
Рыжий локон в уголке, его
Пропитает запахом миндальным.
И в глазах печально поплывёт
Дней тепло, а не метелей комья,
Это наш с тобою общий счёт,
Если мы цвет глаз друг друга помним.

Рыжий твой локон
Мятый конверт в дороге сберёг,
Рыжий твой локон
В нём серебристый уже волосок,
Рыжий, рыжий твой локон.

Черкани мне с почтою письмо,
Пусть в снегах конверт найдёт скитальца,
Рыжий локон в уголке его,
Оберну три раза вокруг пальца.
Сколько оборотов – столько лет
По утру меня ты не разбудишь,
Нами дан назло снегам обет,
Только если, про свой локон не забудешь.

Рыжий твой локон
Мятый конверт в дороге сберёг,
Рыжий твой локон
В нём серебристый уже волосок,
Рыжий, рыжий твой локон.

Жека Лебеда.

В табуне кудлатых туч
Пробежал по небу гром,
Сверху листьев хоровод пляшет.
Стебельки сухой травы,
Отряхая на ходу,
Как не вместе мы идём даже.

Мне в ладонь закатом лёг
Вновь дурман твоих волос,
И никак не смыть его ливнем.
В дни ушедшие в разнос,
В мир, где дальше ничего
Тропкой путанной поврозь выйдем.

А любовь – лебеда,
Горечь, пьяная вода,
Встреч ворованных беда,
И прощанья может навсегда.

Небо сквасит душу вновь,
А бездомная любовь
Сорной горечью травы вяжет.
Как свидание в тюрьме
Разрешит тебе и мне
Встречу, за любви чужой кражу.

А любовь – лебеда,
Горечь, пьяная вода,
Встреч ворованных беда,
И прощанья может навсегда.

Жека Матросская Тишина.

Теплятся взоры случайным весельем,
Эй, угощаю, сюда, пацаны.
Нынче отмечу я, чайным похмельем,
Завтрашний путь по этапам страны.
Горьким глотком, вдруг распарит кручину
Тутошних дней, что идут не спеша.
Вот молодца, чай-чай молодчина,
Чем горше ты, тем свободней душа!

Тишина Матросская – жизнь моя не броская,
О тебе родимая буду вспоминать.
Тишина Матросская, чай с ладони горсткою
Словно дни посыпется в кипяток опять.

Словом да лихом не поминайте,
Может порою был замкнут и сух.
Если не свидимся больше то знайте,
Я здесь свободы выковывал дух.
И за воротами, если не сгину,
Каясь пред Богом и снова греша,
Выпью за вас чаю – он молодчина,
Чем крепче чай – тем свободней душа.

Тишина Матросская – жизнь моя не броская,
О тебе родимая буду вспоминать.
Тишина Матросская, чай с ладони горсткою
Словно дни посыпется…

Тишина Матросская – жизнь моя не броская,
О тебе родимая буду горевать.
Тишина Матросская, чай с ладони горсткою
Словно дни посыпется в кипяток опять.

Жека Скоро, скоро.

В буфете привокзальном бразильский карнавал,
Испанская коррида, осенний школьный бал.
Мой поезд послезавтра, я сам себе налью,
В кадушку с южной пальмой окурочки сую.

Скоро, скоро дома буду я,
Встретит мама и мои друзья,
Скоро ждут любимые края,
Вы прощайте злые лагеря.

Чудесный городишко стоит в начале шпал,
Билет уже в кармане и за окном вокзал.
Я не бегу, не прячусь, и их вокзальный мент
Меня, окинув взглядом, не спросит документ.

Скоро, скоро дома буду я,
Встретит мама и мои друзья,
Скоро ждут любимые края,
Вы прощайте злые лагеря.

Толпятся на перроне солдаты – дембеля,
А я оставил в зоне три года, не тая.
Мой поезд через сутки, теперь я не спешу,
На стульчике в буфете за рюмочкой сижу.

Скоро, скоро дома буду я,
Встретит мама и мои друзья,
Скоро ждут любимые края,
Вы прощайте злые лагеря.

Займётся синий вечер под сигаретный дым,
Я знаю, время лечит, но всё уходит с ним.
И чтоб не убегали заветные года
В буфете привокзальном встречаю поезда.

Скоро, скоро дома буду я,
Встретит мама и мои друзья,
Скоро ждут любимые края,
Вы прощайте злые лагеря.

Жека Кормилец.

Из-под колёс – комками грязь, и по кабине – лупит дождь.
Мой самый верный друг «КАМАЗ», ты как всегда, не подведёшь.
Текут на встречу по стеклу ручьями фар слепых огни,
И будет нужно я смогу махнуть хоть счас, на край земли.
На повороте торможу - но только чуть, и по газам,
Я столько лет уже кружу, мотая трассы на кардан.
Сжимаю мёртвой хваткой руль, уж если взялся, то держись,
Что б дождь меня не обманул, держу судьбу свою и жизнь.

Нам с «КАМАЗом» кормильцем моим пополам
Грязь дорог, километры и дни,
Если вымокнем здесь, завтра высохнем там
На просторах Российской земли.

Взвалив на плечи груз дорог и указателей столбы
Я знаю, сколько бы я смог, и знаю, сколько можешь ты.
Дождь перестал стекло хлестать, взревел движок, какой тут понт,
В разводах радужный асфальт несёт меня за горизонт.

Нам с «КАМАЗом» кормильцем моим пополам
Грязь дорог, километры и дни,
Если вымокнем здесь, завтра высохнем там
На просторах Российской земли.

Когда вернёмся мы домой, пусть хоть жара, пусть хоть мороз,
Мой верный друг, кормилец мой, - отмою с крыши до колёс.
Сверкнёшь боками мощь и стать, а мне бы малость отдохнуть,
Остынь, а я отправлюсь спать, ведь нам обоим скоро в путь.

Нам с «КАМАЗом» кормильцем моим пополам
Грязь дорог, километры и дни,
Если вымокнем здесь, завтра высохнем там
На просторах Российской земли.

Жека Растревоженная птица.

Мне приснился мамин старенький платок,
Крыльев шёлк ему вдруг ветер развязал,
И птицей за собой под облако увлёк,
И в дальнюю дорогу провожал,
В ту осень провожал.
Снился мне ночей прокуренных туман,
Осень пыль несла сухую по земле.
Там закружившись в ней, охрипнув струны рвал
И задыхался в этом своём сне
Мечтая о весне.

Одиноко память пляшет
В небе стареньким платком,
Растревоженною птицей
Не проходит этот сон.
Каждой ночью он мне снится
Рвётся в душу всё сильней
Растревоженная птица
Взгляда матери моей.

А метель волчицей воет и скулит,
Горькой доле в чистом поле много лет.
И снится где-то там мать всё ещё стоит,
И в небе от платка не тает след,
Не тает в небе след.

Одиноко память пляшет
В небе стареньким платком,
Растревоженною птицей
Не проходит этот сон.
Каждой ночью он мне снится
Рвётся в душу всё сильней
Растревоженная птица
Взгляда матери моей.


Жека Ля минор.

На ля минор привычно лягут пальцы
И тихо зазвенит упругая струна.
Кому-то может с дуру показаться,
Что без меня сама, одна поёт она.
Задышит треснувшей в дороге грудью
Повиснув звуками в чужой для ней тиши,
Гитара петь без рук моих не будет,
И без моей измотанной души.

Пой, родная, пой, родная, а дорожка та, эх у нас одна…
Дни на чёрте что, меняя, мы с тобой живём играя
Звонкая струна, тонкая струна.

Ей рвали струны, мне ломали крылья,
Ведь мы с ней встретились уже давным-давно.
Мы вместе с ней немели от бессилья,
Другого выбора нам было не дано.
По звону струн как по следам нас гнали,
Я пропадал и возвращался снова к ней.
Под перебор её всю ночь гуляли
С девчонкой, чьи глаза всего родней.

Пой, родная, пой, родная, а дорожка та, эх у нас одна…
Дни на чёрте что, меняя, мы с тобой живём играя
Звонкая струна, тонкая струна.

Я разболтал ей все свои секреты
В фальшивых нотах, ну и в песенных словах.
Она, терпя, горланила куплеты
В моих по пьянке часто сбитых в кровь руках.
Её чужие обнимали люди,
И с их аккордами невольно согрешив,
Я знал, что так звенеть она не будет,
Как окунувшись в ля минор моей души.

Пой, родная, пой, родная, а дорожка та, эх у нас одна…
Дни на чёрте что, меняя, мы с тобой живём играя
Звонкая струна, тонкая струна.

Жека Столыпин.

Мне стыки рельсов времечко считают
И червь сомнений гложет не спроста.
А вертухай молчит, не отвечает,
В какие прицепной идёт места.
А на окне железная решётка
И ничего за ней не разглядеть.
Но чувствую – прекрасная погодка
И там с наружи воздух - обалдеть…

В это время – не видел я -
С неба пала звезда.
Прямо в крышу столыпина
Угодила она.
И какая-то девочка
В небо, глядя скорей,
Загадала желание:
Мужа, дом и детей.

Мне стыки рельсов времечко считают
И если направленье угадал -
То матушка Сибирь меня встречает,
И провожает батюшка Урал.
А это значит, скоро буду дома,
Стучат колёса по родным местам.
Но точно, слышу, говорок знакомый,
Я ж говорю вам – станция Курган.

В это время – не видел я -
С неба пала звезда.
Прямо в крышу столыпина
Угодила она.
И какая-то девочка
В небо, глядя скорей,
Загадала желание:
Мужа, дом и детей.


Мне стыки рельсов времечко считают,
Но что поделать, дальше повезли.
Страна у нас огромная такая,
А нас везут сидеть на край земли.
Не скоро я, не скоро буду дома,
Хоть так места родные навестил.
В решетку, вжавшись – воздухом знакомым
Дышал, прощаясь, изо всех я сил.

В это время – не видел я -
С неба пала звезда.
Прямо в крышу столыпина
Угодила она.
И какая-то девочка
В небо, глядя скорей,
Загадала желание:
Мужа, дом и детей.


Жека Притяжение души.

Ворожил февраль из последних сил,
Пудрил щёки впалые сугробов под окном.
Белою крупой всё не в масть покрыл,
А потом замёл вдогон колючим холодком.
И слегла душа, кутаясь в бушлат,
То горит, а то забьётся – тянет на рывок.
Прочь из тела вон, ну а мне то как
За железные ворота выйти без неё?

Мне до осени с её дождями как-нибудь дотянуть.
Шёпот губ твоих, что столько ждали, мне бы там не спугнуть.
Ты не рвись душа моя из тела, не спеши, погоди,
Ты ещё своё не отсидела, от меня не беги.

Врач, седой старик в тоненьких очках
Мне сказал: - «Держись…», но как ему я объясню,
Что с моей душой тело на ножах,
С кашлем полуночным убежит, если усну.
Как грешили с ней, там – на воле мы,
А теперь внутри она стервеет и хрипит.
С притяжением борется Земли,
А февраль нелётною погодой ворожит.

Мне до осени с её дождями как-нибудь дотянуть.
Шёпот губ твоих, что столько ждали, мне бы там не спугнуть.
Ты не рвись душа моя из тела, не спеши, погоди,
Ты ещё своё не отсидела, от меня не беги.

Жека Золотко.

От меня ушли тридцать восемь зим,
Дни, как журавли в небе строят клин.
Хмель любви шальной, пьянки да друзья.
Золотко, поверь, ты одна моя.
Потеряв – жалел, а, найдя – терял,
Уходить хотел в ночь к чужим дверям.
И не глядя вверх, видел бездну дна,
Золотко, лишь ты, у меня одна.

Сколько раз от тебя прятал стужу глаз,
Седину вместо роз я дарил не раз.
Все мои глупости, золотко, прости,
Ты одна вновь меня, можешь лишь спасти.

В золоте волос – серебро корней,
И усталых глаз - в мире нет родней.
Летних дней тепло, среди зим храня,
Золотко, моё, ты одна моя.

Сколько раз от тебя прятал стужу глаз,
Седину вместо роз я дарил не раз.
Все мои глупости, золотко, прости,
Ты одна вновь меня, можешь лишь спасти.

Жека Байкал.

Мы по Байкалу озеру идём на пароходе,
С утра не пьяны вроде бы, а кругом голова.
От матушки природы все ноздри в кислороде,
И пенится за дизелем шипучая волна.
И Дёма улыбается – всё по разряду высшему,
В пластмассовый стаканчик – плескаем коньяку.
Без просу лезут в душу красоты от Всевышнего,
И хлебный мякиш чайки хватают на лету.

А на горах Саянах – белый, белый, белый снег
И глубина две тысячи под волнами.
А в небе над Байкалом расстояний нет,
Сплошной озон висит над головами.
А в небе – там и вовсе – расстояний нет,
Сплошной озон висит над головами.

А вечером в «Макао» для пацанов мы жахнем,
Споём, конечно, «Времечко», «Друзей» «Гололёд».
И будет этой ночью всему Иркутску жарко,
Когда его босота по кругу в пляс пойдёт,
Иркутская босота – по кругу в пляс пойдёт.

А на горах Саянах – белый, белый, белый снег
И глубина две тысячи под волнами.
А в небе над Байкалом расстояний нет,
Сплошной озон висит над головами.
А в небе – там и вовсе – расстояний нет,
Сплошной озон висит над головами.


А по утру умчимся в столицу самолётом,
Где грудь в районе сердца от суеты щемит.
Где прочь от шумных улиц и слякотной погоды
Байкал к себе поманит – сильнее, чем магнит,
Байкал к себе поманит – сильнее, чем магнит.

А на горах Саянах – белый, белый, белый снег
И глубина две тысячи под волнами.
А в небе над Байкалом расстояний нет,
Сплошной озон висит над головами.
А в небе – там и вовсе – расстояний нет,
Сплошной озон висит над головами.


Жека Белый свитерок.

Братва встречала, и я чудно поменял
Хозяйский клифт на тройку от Кристиан Диора.
За корешей, что там остались – тост поднял,
И на мусарню сразу положил с прибором.
Гуляли шумно в дорогущем кабаке,
Икрой, закусывая градусы хмельные.
И вдруг мой взгляд упал на столик в уголке,
Там две девчоночки сидели козырные.

Штучка дрючка – златокудрая,
А вторая горихвостка – рыжая.
Первая – та вся в бикини, перстни, декольте,
А вторая просто в белом, белом свитерке.

Напрягшись в памяти, туманы разогнал,
И вспомнил где, хвост рыжий этот видел.
Он мне не раз кометой в зону залетал
Во снах конечно, и в раздетом виде.
Пусть в первой девочке изъянов не найти,
Нога на ногу там и в сеточку чулочки.
Но если б выбирать пришлось, с какой уйти,
Я б, не задумавшись, пошёл с той – в свитерочке.

Штучка дрючка – златокудрая,
А вторая горихвостка – рыжая.
Первая – та вся в бикини, перстни, декольте,
А вторая просто в белом, белом свитерке.

Братва притихла, когда встав из-за стола
Я в направлении на белый свитер двинул.
Ну а она всё сразу будто поняла
Пошла на встречу, а подружка рот разинув
Сидела вся на нервах жутких в уголке,
Пока с моей мы горихвосткой танцевали.
Она браслетик теребила на руке,
А мы, обнявшись, словно на ветру дрожали.
Ну а потом вдвоём гуляли до утра,
От поцелуев и весны пьянея.
Забыв, где был ещё позавчера
Смотрел, как рядом свитерок её белеет.
От снов моих безумные огни
Нашли реально в жизни отраженье.
Не потерлись просто так они
Той первой ночью моего освобожденья.

Штучка дрючка эта не моя,
А вторая горихвостка – рыжая.
Первая – та вся в бикини, перстни, декольте,
А моя - та просто, в белом, белом свитерке.


Жека Остывший чай.

Как жаль – не выпало нам случая, тебя мне раньше повстречать.
Смахнуть всё, что сейчас нас мучает, как лист осенний с мокрого плеча.
И мы как дети, прогулявшие с весною вместе свой урок,
Должны придумать оправдание, для тех, кто нас давно читает между строк.

Пряча крылья за спиной,
Тем, что было не дыша,
Каждый по своим домам
Едем – заспеша.
Что б не подымая глаз,
А ты давно остывший чай,
И опять про нас, про нас
Думать невзначай.

Про нас, что друг у друга спрятаны пьянящим небом в тайниках,
Его, воруя тихой сапою, летаем тайно в наших облаках.
И так из облаков домой не хочется вновь приземляться в будни пустоты,
Где лист осенний кружит в одиночестве и чай на кухне, что давно остыл.

Пряча крылья за спиной,
Тем, что было не дыша,
Каждый по своим домам
Едем – заспеша.
Что б не подымая глаз,
А ты давно остывший чай,
И опять про нас, про нас
Думать невзначай.


Жека Курган.

Курган могильный срыли экскаватором, ещё давным-давно его разворовав,
Все почести, отвесив основателям, ну и потомкам, кое-что приврав.
А городок, что в честь могилы названый, уж триста лет, но как-то жизнь влачит,
С флажком и шариком в руках по праздником, и с Красиным, поднятым на гранит.

Курган, Курган, ты как любовь не многословен,
Ну а в домах твоих по-прежнему живёт
Нем как Герасим, глух как Бетховен,
Ну, в общем, добрый и талантливый народ.

Тобол несёт крючки теченьем медленным, мелея возле дамбы с каждым днём.
И, кажется, вот-вот уже последнюю рыбёшку из воды мы достаём.
Но рыба, как и люди, здесь отчаянна, и как ни странно выживает тут,
Хоть по пятёрке бесконечно, в виде вяленном её у пивзавода бабки продают.

Курган, Курган, ты как любовь не многословен,
Ну а в домах твоих по-прежнему живёт
Нем как Герасим, глух как Бетховен,
Ну, в общем добрый и талантливый народ.

Птенцы твои в гостях лишь временами, опровергая тезис, что Курган – дыра,
Царят, уехав, в «Смехопанораме», и к струнам преклоняют севера.
Простившись с тишиной дворов курганских, гуляют всюду, выпорхнув из гнёзд.
Мой голос из ларьков с кассет пиратских, и песни наших «Фабрикантских» звёзд.

Курган, Курган, ты как любовь не многословен,
Ну а в домах твоих по-прежнему живёт
Нем как Герасим, глух как Бетховен,
Ну, в общем добрый и талантливый народ.


Жека Опера.

Опера, блин, с родни писателям,
Мы герои их сказочных книг.
Строгим судьям и их заседателям
Как пешком до Шанхая до них.
И ведь пишут паршиво, корявенько,
Больше всё нумеруют листы.
А кто читает – считает всё правильно
На бумаге выходит, что мы…

Кура-кура-куралесили, пили водку, в Сочи ездили,
Балабас копчёный кушали, участкового не слушали.
Буро-буро-бурогозили, порошки вдыхали ноздрями,
И тащили всё, что тащится, всех лупили, кто не спрячется.

А ещё опера с родни скаутам,
Им бы всё по засадам сидеть.
Всё следить и тихонько подглядывать,
И морозить всё, ёшь ихню меть.
И как филофонисты заядлые
Тайно плёночкой пишут слова.
А кто слушает сразу понятно им,
Что мы делаем с вами, братва!

Кура-кура-куралесили, пили водку, в Сочи ездили,
Балабас копчёный кушали, участкового не слушали.
Буро-буро-бурогозили, порошки вдыхали ноздрями,
И тащили всё, что тащится, всех лупили, кто не спрячется.

И конечно они с родни батюшкам,
Все конфессии разом – объяв.
Отпускают грехи – с сердца камушки
В виде явок с повинной приняв.
И уже возвращаясь с мамашами,
Сберегая от кутерьмы,
Нас надёжно и бережно прятают
Всех по тюрьмам, что б, не дай Бог, мы…

Кура-кура-куралесили, пили водку, в Сочи ездили,
Балабас копчёный кушали, участкового не слушали.
Буро-буро-бурогозили, порошки вдыхали ноздрями,
И тащили всё, что тащится, всех лупили, кто не спрячется.


Жека Яд.

Ты подсыпала мне яду в мой стакан гранённый,
И заставила испить весь его до дна.
Я сижу под лампочкой, до смерти влюблённый,
И уверенный, что в мире – ты теперь одна.
Если в гости кто зайдёт – в тот же миг расстроится
Жутким видом бледного моего лица.
Нервы мои бесятся, им не успокоиться,
Ну а я под лампочкой тихо жду конца.

Хоть мутит, всё мутит, и мутит меня – похоже
Вместе мы по колено в цветах
Побежим…Я с морозом по коже,
Ты с улыбкой на жарких устах.

Ненаглядно жмуришься всякому ты встречному,
Я же под воздействием яда твоего
Улыбаюсь фиксами, делать больше нечего,
Я тобой отравленный, больше ничего.
Захотел найти вчера я противоядие,
Убежать от вялости скомканной души.
Только понял вовремя, что другие яды
Кроме твоего уже, мне так не хороши.

Хоть мутит, всё мутит, и мутит меня – похоже
Вместе мы по колено в цветах
Побежим…Я с морозом по коже,
Ты с улыбкой на жарких устах.


Жека Кепка восьмиклинка.

Мелькает жизнь моя почти как в киноленте,
Ещё вчера шпаною по чужим садам…
А тут почти уж сорок, а я не заметил,
Вот только мне нельзя туда, где можно вам.
Судьба, верёвочкой ты начинала виться,
Мне восьмиклинку свою батя подарил,
Что б в иерархии дворовой мне пробиться,
Я, сдвинув кепку на глаза, бычок смолил.

Кепка, кепка, кепка, кепка восьмиклинка,
Пусть давно не ношу, а забыть не могу
Восемь лет, как тяжёлые клинья
В непутёвую, битый судьбу.

Потом пришла она с прекрасною фигурой,
А так же с родинкой над верхнюю губой.
Из-за неё скатился с рельсов я в натуре,
Мял кепку под её окном забыв покой.
А та, что с родинкой сказала мне: « - Слышь, малый,
Ты хоть и в кепке, но не к росту моему.
Мне нужен парень, что бы был жиган бывалый,
Сходи на дело, ну а дальше посмотрю».

Кепка, кепка, кепка, кепка восьмиклинка,
Пусть давно не ношу, а забыть не могу
Восемь лет, как тяжёлые клинья
В непутёвую, битый судьбу.

Я в час ночной пошёл на шухерное дело,
В Кривом проезде «Вино-воды» подломил.
Поднял семь тысяч, ну а кепочка слетела,
Я восьмиклинку в магазине том забыл.
Судьба – верёвочка, и сколько б ей ни виться
Всему придёт конец – на слово мне поверь.
Звонили в дверь: - «Откройте же, милиция!»,
А мы лежали с ней, тепла была постель.

Кепка, кепка, кепка, кепка восьмиклинка,
Пусть давно не ношу, а забыть не могу
Восемь лет, как тяжёлые клинья
В непутёвую, битый судьбу.


Жека Бедная душа.

Грусть платок снегов набросила на горящие виски,
А ледовый саван озера режут чьи-то острые коньки.

Пой, пой, бедная душа,
Пой, сердце успокой.

Боль слепой ладонью гладила искажённых лиц покой,
Тех, с кем навсегда прощаемся, и тех, кто попрощается со мной.

Пой, пой, бедная душа,
Пой, сердце успокой.

Блеск воды, закован льдами круг, обломавшись в вечной суете,
И когда душа моя запела, вдруг, мы плакали, обнявшись в темноте.

Пой, пой, бедная душа,
Пой, сердце успокой.

Жека Анти-тормоза.

Водосточные трубы плакали
Лили вёдрами слёзы ржавые,
За дорожными прячась знаками,
Целовались мосты с каналами.
Ну и я, забыв о приличии,
Телефона, пиликая нотами,
Снова в городе этом призрачном,
Набираю твой номер сотовый.

В клочья рвут паруса,
Ветром солёным жгут,
Алые анти – твои – тормоза,
Полураскрытых губ.
Напрочь потерян курс,
Пьяно иду ко дну.
Если от губ соберусь – увернусь
Может быть, тормозну.

В ситуации неразруленной
Там где светит окно твоё маяком,
Травишь вновь меня поцелуями,
Словно питерским алым воздухом.
В воротник пальто, зябко кутаясь,
Как краплёною картой всё сыграно,
Я тону в метро, в мыслях путаясь,
Из Девяткино на Спортивную.

В клочья рвут паруса,
Ветром солёным жгут,
Алые анти – твои – тормоза,
Полураскрытых губ.
Напрочь потерян курс,
Пьяно, иду ко дну,
Если от губ соберусь – увернусь
Может быть, тормозну.

Жека Рюмка водки на столе.

Ночь по улицам пошла
Звёздной поступью цариц.
Слов и чисел простота
У небесного моста
Раскидала перья птиц.

Не забудутся никем
Праздник губ, обиды глаз.
Забери меня в свой плен
Эту линию колен
Целовать в последний раз.

Только рюмка водки на столе,
Ветер плачет за окном тихо.
Болью отзываются во мне
Этой молодой луны крики.

Не легко тебя отдать
Парусам ветров и птиц.
Даже если не понять,
даже если не узнать
Среди тысяч женских лиц.

Пусть глаза мои молчат.
Молча смотрят на Луну.
Если кто поймает взгляд –
Поторопится назад -
Сам не знаю почему.

Только рюмка водки на столе.
Ветер плачет за окном тихо.
Болью отзываются во мне
Этой молодой луны крики.

Продана смерть, брошены в угол тени и дни.
Трещины стен – это удары ночи.
Тьма ползёт из всех щелей
И чёрная вода смеётся.
Время повстречать в подъездах
Тех, кто в памяти не стёрся.
Заглянуть в глаза пустые
И увидеть снова, снова лишь рюмку на столе,
Лишь рюмку на столе.


Жека Придорожный куст.

Едва приметная судьба тобою замкнута,
А осень детства - мать на кухне звякнет банками.
Варенье делает, с утра катает крышечки,
А мне во двор к друзьям пора парнишечке.
Надёжно пачка сигарет от мамы спрятана,
Наш двор! В нём столько тайных мест… курнём с ребятами.
А если бабка из седьмой ворча зацыкала,
Мы все в кино пойдём гурьбой, про Яшку Цыгана.

Придорожный куст по ветру мечется,
Сколько их, тех по жизни дорог?
А судьба – она даже не лечится
Если ей нарисован был срок.

Замкнула осень семьдесят какого-то…
Меня на дядю при усах, на участкового.
И хулиганили, да так, без дела, к случаю,
С тех пор всё наперекосяк, хожу под тучею.
Сверди ты, взор, бесцветных глаз людей с погонами,
Везут уже в который раз меня вагонами,
А осень детства моего, как наваждение,
Тогда не ел – теперь хочу варения.

Придорожный куст по ветру мечется,
Сколько их, тех по жизни дорог?
А судьба – она даже не лечится
Если ей нарисован был срок.

Едва приметная судьба тобою замкнута,
Как осень та ушла когда-то навсегда,
Ползёт печаль угрюмых мест, стучит колёсами
Между судами, лагерями и допросами.
И на свободу много жадных взоров кинуто,
Вот только нами тут она давно покинута.
Идут «столыпины», скрипят привычной линией,
А не приметную судьбу мою заклинило.

Придорожный куст по ветру мечется,
Сколько их тех по жизни дорог?
А судьба – она даже не лечится
Если ей нарисован был срок.

Жека Шухер! Фу, блин, Мурка!

- «Ты постой на стрёме возле магазина,
Если будет шухер – громко песню пой…»
Пацаны знакомые ночью попросили,
Ну и стал я за угол, слившись со стеной.
Дождь, падлюка, капает мерзко под ветровку,
Фомка эхом крякнула, полетел замок…
Не забудьте взять, кричу, «Яву» и «Зубровку»
А то на стрёме вашем - я весь насквозь промок!
Что они копаются, гады, жгут там спички,
Опа! Сыплют мелочью, аж звенит квартал,
Им бы блин, в песочнице вылеплять куличики,
Ой! Кто это слепит меня дальним светом фар?

Шухер?! Фу, блин…
- «Мурка, ты мой мурёночек,
Мурка, ты мой котёночек,
Мурка, Маруся Климова
Прости любимого!».

- «Ну, куда вы лезете, я же репетирую,
Просто кекс какой-то в тачке проезжал.
Не забудьте водочку, я всё там контролирую…»
И опять стою как кролик в дальнем свете фар.
- «Мурка, ты мой мурёночек,
Мурка, ты мой котёночек,
Мурка, Маруся Климова
Прости любимого!».

- «Хватит прыгать в окна, блин, антилопы горные,
В тачке биксы пьяные ехали домой.
Ну что вы кипишуете, уж шибком все проворные,
Ну а если что не так – то сам иди постой!»
Ну стою, молчу, стою, а они копаются,
Дождик мерзко капает мне за воротник,
Без вина и курева коченеют пальцы
Те ещё условия, я так не привык!
А когда всё вынесли и пошли по улице
С полосою синею – ментовской «УАЗ»
Нас накрыл с украденным, словно яйца курица,
Вот и вышло, что за зря я глотку драл для вас…
- «Мурка, ты мой мурёночек,
Мурка, ты мой котёночек,
Мурка, Маруся Климова
Прости любимого!».

Жека Дуня.

Замок тюремный заскрипел и смолк,
И в камере братва угомонилась,
Здесь – мне корячиться вполне приличный срок,
Вполне на столько – сколько вам не снилось.
И моё сердце бьётся, словно в западне,
И трепыхается как пойманная птица.
Ты вспоминай на воле Дуня, обо мне,
Не забывай о том, что мне в тюрьме не спится.
На долго я заброшен тут судьбой,
Но про тебя Дуняша, я ментам – не слова,
Вокруг замки, решётки да конвой,
Не поменяй меня родная, на другого.

Дуня, Дунечка, Дуняша,
Не вернуть денёчки наши,
Вот мы заварили кашу –
Дуня, Дунечка, Дуняша.

Я про тебя ментам не рассказал,
Хоть нашу встречу помню всю, в натуре,
Мы познакомились там, где гудел вокзал
И город революций и культуры.
И по блат-хатам мы всего то ничего -
Ну пару-тройку дней от силы и потёрлись…
Потом – в хоромы коммерсанта одного
С тобой Дуняша, мы без спроса впёрлись.
Пока сгребал я побрякушки и шмотьё
Ты Дунь, внизу на шухере стояла,
Да видно нам с тобой в тот день не повезло
И злую шутку с нами вдруг судьба сыграла.

Дуня, Дунечка, Дуняша,
Не вернуть денёчки наши,
Вот мы заварили кашу –
Дуня, Дунечка, Дуняша.

Я лишь потом узнал, что выше этажом
Сигнал на пульт охраны ложный вдруг сработал,
Я из подъезда тихо вышел и пошёл,
А тут менты, а дальше как по нотам.
Щекой уткнувшись в мокрый серый снег,
Спиною чуя дуло автомата
Твой взгляд поймав, запомнил я на век
Как на меня смотрел он виновато.
И ты осталась тихо плача в стороне
Себя коря, что мусора меня вязали…
Ты вспоминай на воле, Дуня, обо мне
И нашу встречу там, на Питерском вокзале.

Дуня, Дунечка, Дуняша,
Не вернуть денёчки наши,
Вот мы заварили кашу –
Дуня, Дунечка, Дуняша.


Жека Таксист (За баранкой «Волги»…).

За баранкой «Волги» я не первый день
Мчу как ветер в поле чистом
По большому городу и вожу людей –
Вот зачем придумали таксистов.
И опять скрипит потёртое седло,
Огонёк горит зелёный.
Мне с моей работай - явно повезло
И кассетка крутится с шансоном.

Мелькают улицы, народ тусуется, а у меня с утра – всё намази,
Движок работает, колёса крутятся, и мчит по городу моё такси.

Пассажиры разные едут кто куда,
Вот для песен персонажи.
Всё, что на душе скопилось, иногда
По дороге мне в такси расскажут.
Не люблю я тормоз, лучше – по газам,
Ветер юбки девкам подымает…
Лет уж - ой-ой-ой, - ну а в душе – пацан
Если рядом с ними проезжаю.

Мелькают улицы, народ тусуется, а у меня с утра – всё намази,
Движок работает, колёса крутятся, и мчит по городу моё такси.

Трогаюсь на первой, и потом пошёл,
Я ж не чайник, у меня сноровка,
Ну, а под сиденьем – я же всё прошёл –
Так, на всякий случай, монтировка.
Гонят иномарки, что мне вам плести
Про дурь под их капотом серебристым.
Ну, а мне на «Волге» в кайф вас подвезти,
Кто-то же придумал нас таксистов.

Мелькают улицы, народ тусуется, а у меня с утра – всё намази,
Движок работает, колёса крутятся, и мчит по городу моё такси.


Жека Шуршу ля фам.

Тебе, сержант, скажу без протокола –
Я в жизни не видал ещё такого,
Она меня мочалила как тряпку,
Ну ладно, расскажу, всё по порядку.
Мене в колхозе выдали путёвку
По ленинским местам, с одной ночёвкой.
Такую ж дали зоотехнику Петрову
И дояру Валерке Комзякову.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Что было дальше, исполняю вам.

Всё началось у нас вполне прилично,
Ещё в автобусе мы начали с «Столичной»,
Ну а когда к столице нашей подъезжали,
Мы это дело «Портвишком» лакировали.
Потом на Щёлковском автобусном вокзале
Мы «Жигулёвского» по литру на нос взяли…
Сержант, поверишь, мы нисколько не устали,
У нас в колхозе всё в порядке с тормозами.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Что было дальше, расскажи ты нам.

Мы обсмотрели, я не вру, в натуре,
Какой-то памятник архитектуре,
Вот революции, когда места казали
Тогда в автобусе мы в аккурат поспали.
Со сна, кажись, попутал я музеи,
Проспавшись, я зашёл в другие двери,
Иду, гляжу, и возникает чуйство –
Вокруг другой экскурсии искусство.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Что было дальше, исполняю вам.

Залитым глазом у картины вижу
Мадам в прыщах – ну явно из Парижу.
В прозрачной кофточке, и юбочка в цветочках
На сиськах пигавки и в золотых очёчках.
А в голове две розовые ленты,
Даже прыщи – и те интеллигентны -
Стоит и что-то явно намекает –
То мне моргнёт, то головой кивает.
А за спиной - огромная холера -
Бесстыжая и голая Венера,
А у меня из равицы ограда,
Мне дважды это предлагать не надо.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Что было дальше, расскажи ты нам.

Я ей - лямур, тужур, пардон, – и буду гадом
Не вижу повода, что бы за палисадом...
Она гундосит что-то по своёму,
Я догадался, мол, дружок, пойдём до дому.
А я что, рыжий, мухой согласился,
Видать от кофточки прозрачной возбудилси,
Ну а потом всё было как в тумане,
Очухался в постели с сапогами.
Она такое делала со мною…
Я, было, чуть не повредился головою,
Она со мной такое вытворяла –
Я чуть не подавился одеялом.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Что было дальше, расскажи ты нам.

А я всю ночь как партизан терпел их нравы,
Сержант, поверь, не уронил я честь державы,
К утру как Бобик выбился из силы,
Ну а мадама денег попросила.
Меня обидела до слёз её конкретность,
Я понимаю, там Париж, интеллигентность,
Терпел всю ночь прыщи, я ж не на службе,
Всё ради интернациональной дружбы.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Что было дальше, исполняю вам.

Ну а она – лямур, тужур, гони валюту,
А я между прыщей ей как влеплю тут,
Я что ей, кобелина беспородный?
Ну и возник скандал международный.
Ты мне ответь сержант, без протокола,
Нас Родину любить учила школа?
Я от мадам всю ночь терпел мученья,
Ну а меня за это в заключенье.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Как это было, я исполнил вам.
Шуршу, шуршу, шуршу, шуршу ля фам,
Как это было, рассказал ты нам.

Жека - 40 с ветерком.

В направленье Колымы жизнь вдруг покатила по этапу,
От тюрьмы и до тюрьмы паровоз бежал, бежал куда то.
Дальний путь, казённый дом, мне давно цыганка нагадала,
Холодрыга за бортом, а меня трясина засосала.

Меня в казённый дом
Везёт по тундре прицепной вагон,
С наружи минус сорок с ветерком,
А я братва, держу фасон.
За что мне и по чём,
И на фиг этот весь хоккей с мячом,
С наружи минус сорок с ветерком,
Жизнь закрутила колесом.

Пусть икнётся хоть разок той гадалке старой у вокзала,
На житуху поперёк – развела зараза, уболтала.
Есть бубновый интерес и пустые хлопоты, в натуре,
Жизнь моя дремучий лес, и как в песне - окна в арматуре.

Меня в казённый дом
Везёт по тундре прицепной вагон,
С наружи минус сорок с ветерком,
А я братва, держу фасон.
За что мне и по чём,
И на фиг этот весь хоккей с мячом,
С наружи минус сорок с ветерком,
Жизнь закрутила колесом.

И когда откинусь я, то решил впредь от греха подальше,
Двинуть в тёплые края, чтобы в минус сорок тут не банчить.
Больше, на фиг, не пойду, ни к какой цыганке у вокзала,
Хватит, ну её в… звезду, что б ещё чего не нагадала.

Меня в казённый дом
Везёт по тундре прицепной вагон,
С наружи минус сорок с ветерком,
А я братва, держу фасон.
За что мне и по чём,
И на фиг этот весь хоккей с мячом,
С наружи минус сорок с ветерком,
Жизнь закрутила колесом.


Жека Тебя я помню наизусть.

По голове стриженой по судьбе сиженной вновь,
Март пробежал лучиком, вынув из сердца любовь,
Но доля крестовая – грустью не новою жмёт,
И с мыслями вольными, тело под вышками ждёт.

Тебя я помню наизусть,
Хоть ворон в небе чертит круг,
Пускай не скоро я вернусь,
В ожогах Воркутинских вьюг.
Разлуки нашей злая боль,
По сердцу раной полоснёт,
С молитвой Господу простой,
Она когда-нибудь уйдёт.

Лишь воспоминания, тянут на убыль здесь дни,
В них горечь прощания, если не можешь – не жди.
И мартовским вечером, точно, таким как тогда,
Срок, павший на плечи мне, нас разлучил на года.

Тебя я помню наизусть,
Хоть ворон в небе чертит круг,
Пускай не скоро я вернусь,
В ожогах Воркутинских вьюг.
Разлуки нашей злая боль,
По сердцу раной полоснёт,
С молитвой Господу простой,
Она когда-нибудь уйдёт.

Жизнь раной глубокою, болью жестокою бьёт,
По голове стриженой, по судьбе сиженной, влёт.
Взяв, мёртвою хваткою, на волю падкую грусть,
Здесь буду украдкою помнить тебя наизусть.

Тебя я помню наизусть,
Хоть ворон в небе чертит круг,
Пускай не скоро я вернусь,
В ожогах Воркутинских вьюг.
Разлуки нашей злая боль,
По сердцу раной полоснёт,
С молитвой Господу простой,
Она когда-нибудь уйдёт.


Жека Журавли.

Над простором полей - седина ковылей,
А над ними курлыча, уходит на юг,
В свой безудержный рейс, грустный клин журавлей
И от грусти такой умереть можно вдруг.
Неотрывно гляжу, жмурясь горечью слёз,
Пятна прожитых лет – пеленою в глазах.
Этот клин журавлей за собой их унёс,
Показав им дорогу в седых облаках.

Тает в небе журавлиный клин,
Тает, тает в небе навсегда,
И летят на крыльях вместе с ним,
Пропадая, где-то там года.
И однажды ляжет на крыло,
Непутёво ляжет набекрень,
Всё что было, что произошло,
Это будет мой последний день.

На яву ли во сне, улетают года,
Журавлиною грустью по небу скользя,
И спешит острый клин навсегда в никуда,
Но поделать уже ничего с ним нельзя.

Тает в небе журавлиный клин,
Тает, тает в небе навсегда,
И летят на крыльях вместе с ним,
Пропадая, где-то там года…
Тает в небе журавлиный клин,
Тает, тает в небе навсегда,
И летят на крыльях вместе с ним,
Пропадая, где-то там года.
И однажды ляжет на крыло,
Непутёво ляжет набекрень,
Всё что было, что произошло,
Это будет мой последний день.


Жека Капитал.

Мы институтов раньше не кончали,
Когда царил голимый оптимизм,
И нехотя в фазанках изучали
Научные марксизм и ленинизм.
Но времена другие щас в законе,
Я классиков на практике учу,
Чтоб с голодух не откинуть кони
Баранку круглосуточно кручу.

Бомблю, как папа Карло я без лени,
Кручусь в любой конец в полночный час,
Покрышки стали лысыми как Ленин,
А сам оброс, ну прямо как Карл Маркс.

Постанывает жалобно «шестёра»,
За двести рэ. свезу хоть на Луну,
На книжку «Капитал» кладу с прибором.
Ну и бабла никак не накоплю.
Лиц карусель, и мятые купюры
Разгладив, подоткну под козырёк,
Орут в салон выпившие дуры,
А то, молчат, воды набравши в рот.

Бомблю, как папа Карло я без лени,
Кручусь в любой конец в полночный час,
Покрышки стали лысыми как Ленин,
А сам оброс, ну прямо как Карл Маркс.

Есть те, что ночью склонны к беспределу,
Нутром уже таких распознаю,
Сували нож по рёбра, было дело,
На практике науку познаю.
Орлы с Кавказа – гордые как птицы,
И из Молдовы девочки на час,
Как ленинизму тут не обучится,
Объединились дружно все у нас.

Бомблю, как папа Карло я без лени,
Кручусь в любой конец в полночный час,
Покрышки стали лысыми как Ленин,
А сам оброс, ну прямо как Карл Маркс.

Верчусь без сна по Ленину и Марксу,
Ревёт движок по улице ночной,
Намолотил за год аж триста баксов –
Не густо капитала за душой.

Бомблю, как папа Карло я без лени,
Кручусь в любой конец в полночный час,
Покрышки стали лысыми как Ленин,
А сам оброс, ну прямо как Карл Маркс.


Жека Уйду к цыганам.

Соберу в охапку, ворох всех проблем,
И в домашних тапках от тебя уйду совсем.
Денег – кот наплакал, ну и как всегда поддатый,
У костра шального снова стану не женатым.
Запоют цыгане, закайфует враз душа,
Не задует память струн серебряных пожар,
Загублю нарядно этой ночью, вероятно,
С озорной – красивой, сердце безоглядно.

Цыгане любят волю да гитару,
Уйду к цыганам в развесёлый табор,
Зачем работать, спину гнуть задаром,
Уйду к цыганам, там не стану старым.

Кое-как проснёмся, поначалу с бодуна,
Всё опять вернётся, если выпьем мы вина,
Запоют цыгане, загуляем у костра,
От зари вечерней и снова до утра.

Цыгане любят волю да гитару,
Уйду к цыганам в развесёлый табор,
Зачем работать, спину гнуть задаром,
Уйду к цыганам, там не стану старым.

Жека Адвоката требую!

Адвоката требую, дайте адвоката!
Что б была не старая, ноги не иксом.
Что бы ей понравился с первого я взгляда,
Что б слезами плакала перед злым судом.
Адвоката требую, что бы на скамейке
В скучном разбирательстве не замылив взгляд,
Через блузку видеть мне лифчика бретельки,
А не прокурорских брюк залоснённый зад.

Надежды мало, но она не мрёт,
Пускай украл я сто рублей у Семаковой,
Ну, а судья теперь три года украдёт
Из этой жизни, моей жизни непутёвой.

Адвоката требую, пусть она терпилу
Как Сусанин путает, слов бежит поток.
Ну а мне разглядывать, что б так, не скучно было,
С ейней шеи родинку и рыжий завиток.

Надежды мало, но она не мрёт,
Пускай украл я сто рублей у Семаковой,
Ну, а судья теперь три года украдёт
Из этой жизни, моей жизни непутёвой.

Адвоката требую, что б лишь в её присутствии
Гражданам начальникам складно отвечать,
Не судите строго, ну взял в её отсутствии,
Как три года?… Что так много?… Вот, едрёна мать.
Адвоката требую, чтоб строчила жалобы
В верхние инстанции, в самый главный суд.
Что я ей понравился, что б не забывала бы,
Ведь ежели сильно нравиться, то денег не берут.

Надежды мало, но она не мрёт,
Пускай украл я сто рублей у Семаковой,
Ну, а судья теперь три года украдёт
Из этой жизни, моей жизни непутёвой.

Жека Глаза бедовые.

Глаза бедовые, глаза желанные,
Хоть в петлю мне за вас, а хоть с цыганами,
Любить до одури, забыть бы в пору бы,
И стужей лютою, тонуть бы в проруби.
Глаза желанные, глаза бедовые,
Без вас дорожки все мне тупиковые,
Кресты сосновые, замки с засовами,
Да чащи с совами.

Взгляд желанных глаз меня из бездны тащит,
С ними конченный я, а без них пропащий,
Взгляд желанный, снова тащит, тащит.
Взгляд бедовых глаз меня в той бездне топит,
Втиснув бесов в мою душу, там их копит,
Взгляд бедовый, снова топит, топит.

Глаза бедовые, глаза желанные,
Мои любимые и окаянные,
Не выжить бы, пожить, листочком покружить,
По ветру пьяному, судьбою странною.
Глаза желанные, глаза бедовые,
Мои мелодии вы родниковые,
И счастье звонкое моё с подковами,
И жизнь суровая.

Взгляд желанных глаз меня из бездны тащит,
С ними конченный я, а без них пропащий,
Взгляд желанный, снова тащит, тащит.
Взгляд бедовых глаз меня в той бездне топит,
Втиснув бесов в мою душу, там их копит,
Взгляд бедовый, снова топит, топит.

Взгляд бедовых глаз меня в той бездне топит,
Втиснув бесов в мою душу, там их копит,
Взгляд бедовый, снова топит, топит.


Жека Трескоеды-трескоедки.

Открывай, диспетчер, в небо коридор,
Стартанёт прямой наводкой «Ту» к Архангелагородкам
Через турбулентовый простор.
Лайнер прикоснулся взлётной полосы,
И из облаков бескрайних в город Ангела нормально
Сел, успевши выпустить шасси.

Снова здрасьте, трескоеды, трескоедки,
На Саломбале и в центре – куражи,
Полетят купюры, как листочки с ветки,
Мне ночной Архангельск Боря, покажи.

С водочкой под рыбку веселеет, пусть,
Мы в «Модерне» бросим якорь и в Боброво будем всяко
На «Пур-Наволок» – продолжим курс.
Знаю, дел навалом, все не разгрести,
Завтра снова в бизнесмены, в казино и в «Ситроены»,
А сегодня Вовка, не грусти.

Снова здрасьте, трескоеды, трескоедки,
На Саломбале и в центре – куражи,
Полетят купюры, как листочки с ветки,
Мне ночной Архангельск, Боря, покажи.

Мне у Бори с Вовой не впервой в гостях,
Потому давно не спорю, что Архангельск возле моря
Выстроен на рыбьих был костях.
Здесь совсем не просто бизнес накатать,
Чапал бодай Ломоносов прочь отсюда вдоль обозов,
Мировым светилой, что бы стать.

Снова здрасьте, трескоеды, трескоедки,
На Саломбале и в центре – куражи,
Полетят купюры, как листочки с ветки,
Мне ночной Архангельск Боря, покажи.

Утром, улетая с трапа прокричу:
- «В Питере – пересечёмся, и в Москве ещё сметнёмся,
К вам в Архангельск с песней залечу».

Снова здрасьте, трескоеды, трескоедки,
На Саломбале и в центре – куражи,
Полетят купюры, как листочки с ветки,
Мне ночной Архангельск Боря, покажи.


Жека Листопады.

В память настежь распахнута дверь, все дела взаперти,
Хорохорятся звоном лады под рукою фальшиво.
И из прожитых дней мне себя не заставить уйти,
Все миноры собрал я со струн своей песней унылой.
И назойливой мухой у самого сердца зудят,
Только светлая грусть, и по старым друзьям ностальгия,
От неё убежать, это как убежать от себя,
Листопадами дней забрала и в себе закружила.

Кружит листопадами, и под ноги падает,
Жёлтыми нарядами, цифрами и датами,
Снами беспокойными, девочками стройными,
Мыслями достойными и путями вольными.

Как мне осень такую в себе расхлебать – пережить,
Листья дней, бросить под ноги, чтобы не вытоптать душу,
Новосёлом в небесных садах, улетев не кружить,
И не сгинуть, сгорев в молчаливом костре равнодушья.
В память настежь распахнута дверь, под хрипатый мотив,
Ностальгией осенней я как сквозняками простужен,
И минувшую грусть, у гитарной струны подхватив,
По бескрайней земле листопадами вечными кружит.

Кружит листопадами, и под ноги падает,
Жёлтыми нарядами, цифрами и датами,
Снами беспокойными, девочками стройными,
Мыслями достойными и путями вольными.

Жека Гаманцы-карманчики.

Дождь моросил, и от севера к центру Сашка карманник в маршруте щипал,
Дома Валюха, беременна первым, выела плешь, что бы красть завязал.
Раньше в воров – ни семьи и не дома, что б от проблем не болела башка,
Но, коль по жизни попутал вагоны, жизнь, будто крышкой, накрыла Сашка.

Гаманцы-карманчики, сумки на крючочках,
Мандражат в них пальчики, а вся дорога в точках.

На остановке в суровых настроях, всё маракуя о чём-то своём
В тесной толпе он пристроился стоя, еле протиснувшись в тёплый салон.
Из головы не выходят проблемы, «Хаггис», пинетки, Валюхи нытьё,
Гоп! Вот и кожа, пальцами поддел и тянет лопатник рука, ё, моё.

Гаманцы-карманчики, сумки на крючочках,
Мандражат в них пальчики, а вся дорога в точках.

Вдруг, ни возьмись, Сашке ласты за спину с разных сторон гнут, чуть не до ушей,
Это ошибка, кричит, но картину видит, что дело – два пальца пришей.
Рюхнуться некуда - ларчик волшебный, вырубил Сашку удар каратэ,
Это ж автобус товарищ, служебный, из областного мы все УВД.

Гаманцы-карманчики, сумки на крючочках,
Мандражат в них пальчики, а вся дорога в точках.

Раньше в воров – ни семьи и не дома, но изменился теперь жизни срез,
Вот как по жизни попутал вагоны, так и с утра не в своё стойло влез.

Гаманцы-карманчики, сумки на крючочках,
Мандражат в них пальчики, а вся дорога в точках.


Жека Здесь в лагерях.

Лишнее в мыслях себе не позволю,
Прячу внутри всё, что рвётся на волю,
Вместе со мною ведут под конвоем песню мою.
В длинном строю в сером ватнике тайно
Руки озябшие, грея дыханьем,
Памяти прежние, звонкие ноты сам отпою.

Здесь в лагерях – снег белый, белый,
Ветер в ноздрях жжёт угорелый,
В этих краях, здесь в лагерях мы на нулях.
В этих краях мамонты мёрли,
Этим краям мы комом в горле,
На их костях тёрли – не стёрли нас здесь в лагерях.

Здесь не поймешь, на котором ты свете,
Днями – на том, а ночами – на этом,
Гонит чифир арестантские души в тело назад.
И разрешает бродяге поверить,
Что для кого-то он станет потерей
Если душа вдруг рванётся покинуть снежный тот ад.

Здесь в лагерях – снег белый, белый,
Ветер в ноздрях жжёт угорелый,
В этих краях, здесь в лагерях мы на нулях.
В этих краях мамонты мёрли,
Этим краям мы комом в горле,
На их костях тёрли – не стёрли нас здесь в лагерях.

Стужей колючей раздавлены чувства,
Стуже – нет равного в этом искусстве,
Только для боли и только для воли нету преград.
В длинном строю в сером ватнике тайно
Руки озябшие, грея дыханьем,
Памяти прежние, звонкие ноты зову я назад.

Здесь в лагерях – снег белый, белый,
Ветер в ноздрях жжёт угорелый,
В этих краях, здесь в лагерях мы на нулях.
В этих краях мамонты мёрли,
Этим краям мы комом в горле,
На их костях тёрли – не стёрли нас здесь в лагерях.


Жека Фантики.

Зарядила осень грустные дела,
Помахала молодость хвостом.
Мелочью на сдачу тряханёт с горла,
Мне сорокоградусной на стол.
Никого сегодня я к себе не жду,
Ангелы за мною чутко бдят,
Сколько Бог накинет на мою судьбу,
До денёчка надо подобрать.

Годы-фантики, без романтики прошуршат,
Хлопну стопочку в сороковничек без ребят.
Не за сеткою, не на паперти, слышите,
А с душой расконопаченной выживу.

Подойдёт, присядет и прижмётся та,
С кем нас вместе крутит эта жизнь,
По весне когда-то с нею неспроста
На ладонях линии сплелись.
Не в первой, роднуле тучи разгонять,
Над моей неясной головой,
За житейское опять переживать,
В сороковник неизбежный мой.

Годы-фантики, без романтики прошуршат,
Хлопну стопочку в сороковничек без ребят.
Не за сеткою, не на паперти, слышите,
А с душой расконопаченной выживу.