Анекдот.

[ilja]

Анекдот (от греч. anekdotos — «неизданный») в начальном значении был коротким рассказом о незначительном, но характерном происшествии из жизни исторических лиц. И лишь с середины 19 века анекдот стал всем знакомой небольшой шуточной историей с неожиданной и остроумной концовкой.

Самый древний анекдот был обнаружен историками на глиняной фреске, записанный древними шумерами, и датируется 1900-1600 гг. до нашей эры. Анекдоты древности сегодня практически не способны рассмешить или могут показаться банальными. Свойство анекдотов устаревать со временем ясно свидетельствует, что для того, чтобы оставаться актуальными они должны меняться в ногу со временем и учитывать все изменения современной жизни.

Вовремя рассказанный анекдот может поднять слушателю настроение, разрядить напряженную обстановку и даже помочь осознать житейскую мудрость.

Люди, умеющие рассказывать анекдоты ценятся в любой компании.

[ilja]

Когда появились анекдоты? Кто первый заметил, что короткая, но смешная история, рассказанная между делом, может творить чудеса? Кто верно решил, что анекдот очень легко позволяет нарушить затянувшееся молчание? Что с помощью анекдотов можно просто и даже легко объяснить трудную и, казалось бы, необъяснимую проблему? Наверно никто не может сказать это наверняка. Анекдоты придумывает народ. Мнение, имевшее место в середине прошлого века, что анекдоты придумывают в ЦРУ, сейчас воспринимается как очередной анекдот.

Анекдоты - это как для наших предков сказки, потешки и прибаутки - русское народное творчество. Интересно, например, в Америке рассказывают анекдоты? Или это сугубо наши национальные особенности? Но как бы ни было, анекдоты создает народ. Они о том, что его волнует, чем он живет, как относится к политикам и другим общественным деятелям, как реагирует на изменения в обществе. По анекдотам можно изучать историю - именно они отражают действительность лучше, чем любые учебники. Начиная от Чапаева и его Анки пулеметчицы, продолжая космонавтами белкой-стрелкой, Хрущевым и Брежневым, продолжая комбайнером Горбачевым, приватизацией и Ельциным, заканчивая "Медведями" и "Одноклассниками". В анекдотах все как на ладони, но очень доступно, с самоиронией и юмором. Именно русский человек может искренне посмеяться над собой и вынести урок из этого! Этим мы и отличаемся ото всех, именно это нас и объединяет. Мы любим посмеяться!

[ilja]

Что такое анекдот?
Словарь С.И. Ожегова приводит такое определение: Анекдот - Небольшой забавный, смешной рассказ или смешное происшествие. Такое определение отражает основную суть, однако в современной трактовке анекдот стал ближе к небылице, так как редко основан на реальных событиях. Главное назначение анекдота - развлекательное: хороший анекдот вызывает смех. Значит это один из наиболее простых методов развлечь себя и других, когда на что-то другое денег нет.

[ilja]

Анекдот в зарубежных исследованиях XX века

Терминологические замечания

В течение ХХ в. в зарубежных исследованиях было представлено различное понимание термина анекдот. Согласно "Этнопоэтике" [Jason 1975], "Словарю литературных терминов" (Cuddon 1977], "Энциклопедии простых форм" [Simple Forms 1994] anecdote представляет собой короткую, нередко нравоучительную, историю о знаменитых людях и служит для репрезентации героя анекдота как представителя определенной социальной группы или эпохи [Putz 1994]. Примерно так же понимали анекдот и в России конца XVIII - XIX вв. (см. определение анекдота для этого периода: Курганов Е. "У нас была и есть устная литература…" // Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века/ Сост. и прим. Е. Курганова и Н. Охотина. 1990. С. 3-4). В некоторых англоязычных работах термин anecdote имеет несколько иное значение (тип нарратива, рассказываемого от третьего или первого лица, родственный и легенде, и шутке, близкое к нашему представлению о бытовой сказке или сказке-анекдоте (ср.: Мелетинский Е.М. Сказка-анекдот в системе фольклорных жанров// Мелетинский Е.М. Избранные статьи. Воспоминания. М., 1998. С.321). Термин anecdote используют и исследователи советского фольклора, подчеркивая тем самым уникальность советского (особенно политического) юмора [Dolgopolova 1981; Marshall 1992 и др.].

С анекдотом в современном русском понимании этого слова также соотносится с некоторыми оговорками - английское joke, или немецкое Witz. Следует отметить, что в русской традиции различаются шутка как речевой жанр и анекдот - как жанр фольклорный (для зарубежных исследований такое разделение менее характерно). В "Энциклопедии простых форм" разница между joke и anecdote определяется следующим образом: anecdote связан с историческим героем или прецедентом, для joke характерна вымышленная ситуация [Putz 1994:11].

В англоязычной научной литературе существует несколько специальных терминов, обозначающих разные типы joke (все они по-русски передаются словом анекдот): numskull tale, blason populaire/ethnic slurs, Shaggy Dog Story.

Согласно указателю Х.Ясон [Jason 1975: 54] термин numskull tale соответствует немецкому Schildbьrgerschwank, русским сказкам о пошехонцах, анекдотам о габровцах. В англоязычной литературе он часто применяется при исследовании "этнических" анекдотов, например, американских анекдотов о поляках [Dundes 1971b].

Синонимичные термины blason populaire и ethnic slurs обозначают как существующие в данной культурной группе этнические стереотипы, которые хорошо известны всем членам этой культурной группы [Grzybek 1994:19], так и тексты, в которых эти стереотипы обыгрываются (например, поляки в представлении американцев - грязные, глупые, нечистоплотные, и анекдоты рассказываются про грязных, глупых поляков).

Термином Shaggy Dog Story [Partridge 1953] обозначается определенная разновидность анекдотов, близкая русскому типу абсурдного анекдота, возникшая изначально из серии историй о животных (преимущественно - собаках). (Shaggy dog story: 1) буквальный перевод - "история о пуделях", 2) "анекдот с неожиданной концовкой, часто абсурдной" (Новый большой англо-русский словарь / Под ред. Ю.Д. Апресяна. М., 1993).

Так как все вышеперечисленные группы текстов подпадают под понимание анекдота в русской традиции, в дальнейшем здесь будет употребляться привычный русскому читателю термин анекдот.

По частоте обращения исследователей к конкретному материалу первое место делят между собой "еврейские анекдоты" [Davies 1986; Ben-Amos 1973] и русские "антисоветские" анекдоты [Dolgopolova 19826; Draitser 1982]. Огромное количество работ также посвящено интерпретации анекдотов о представителях разных национальностей - ethnic jokes [Davies 1990; Barrick 1970], "сексуальным" и "садистским" циклам: dirty jokes, sick cycles of jokes, cruel joke cycle [Abrahams 1961, 1963, 1964; Sutton-Smith 1960]., Shaggy Dog Stories [Brunvand 1963] и др. Внимание исследователей привлекают и новые циклы анекдотов, возникшие на основе фильмов, мультфильмов, телепередач и т.д. [Barrick 1980].
Исследование анекдота методами психоанализа и социальной психологии
История изучения анекдота в XX веке началась с опубликования в 1905 году работы Фрейда "Остроумие и его отношение к бессознательному" [Фрейд 1997]. Его тезисы стали отправной точкой для многих интерпретаций анекдота. Теория Фрейда объясняет существование и распространение анекдотов тем, что они выражают скрытый смысл, который Супер-Эго, являющееся внутренним цензором, не дает выразить человеку прямо. Реакция смеха облегчает человеку выражение этого скрытого смысла. Поэтому анекдот может выступать в качестве компенсатора, который позволяет защититься от негативных эмоций, поступающих извне. Причиной воспроизведения анекдотов с сексуальными намеками объявляется попытка рассказчика обратить на себя внимание третьего лица (которое присутствует при воспроизведении анекдота, но не является непосредственным его адресатом), при этом речь идет о внимании преимущественно сексуального характера. Эти положения породили определенную традицию отношения к анекдоту

как к компенсатору испытанного стыда, страха, отвращения и т.д.,

как к способу выражения невербализируемых желаний,

как к способу выражения скрытого протеста (обход цензора почти в прямом смысле),

как к выражению скрытой агрессии со стороны одной социальной группы по отношению к другой социальной группе.

Другим "общим местом" в изучении анекдота на Западе стало использование таких текстов в качестве источника для реконструкции представлений и установок определенных социальных групп, в которых эти тексты бытуют. Также на основании сопоставления совокупностей таких текстов и представлений о картине мира различных социальных групп исследователи пытаются определять среду, в которой тексты функционируют.

Отсутствие четкого понятия жанра, почти полное отождествление точки зрения, выраженной в самом тексте анекдота, с точкой зрения его рассказчика (а также социальной группы, к которой принадлежит данный рассказчик), понимание анекдота прежде всего как носителя стереотипных установок (свойственных данной социальной группе), например, в работе Вильсона [Wilson 1979] приводит к тому, что joke и humor (т.е. анекдот и юмор) воспринимаются как синонимы.
Анекдот с точки зрения проблемы гендерных отношений: отталкивание и/или притяжение?
Самым полным на сегодняшний день исследованием по данной проблеме является работа Легмана [Legman 1975], где, наряду с тематической классификацией огромной коллекции dirty jokes, присутствует попытка проследить механизм возникновение анекдотов на "запретные" темы. Легман, следуя концепции Фрейда, связывает их распространение с потребностью человека обозначить свою принадлежность к некоторой социальной группе, акцентировать ее специфику и собственное представление о ее роли в обществе, привлечь к себе внимание со стороны социума в целом.

Опровергая классическую точку зрения на женщину как на пассивный объект сексуального внимания, некоторые исследователи (Flieger 1983, Reinche 1991] спустя почти 80 лет применяя теорию Фрейда к феминистским анекдотам, показывают, что женщинам тоже свойственно использовать агрессивные сексуальные шутки по отношению к мужчинам (воспринимаемым как пассивные партнеры).

На этом фоне постфрейдистских концепций выделяется своим тонким наблюдением Нэнси Райс (Ries 1997], исследовавшая вопрос влияния гендерных различий на функционирование речевых жанров в определенных социальных ситуациях. Она заметила, что в перестроечной России присутствие анекдотов в мужских и женских ламентациях тоже разграничено по гендерному признаку: женщины жалуются на разруху, не рассказывая анекдотов, мужчины предпочитают рассказывать анекдоты, демонстрирующие цинизм и безразличие к происходящему.

Другие исследователи пытались выяснить зависимость между гендерными группами и предпочтениями в тематике рассказываемых анекдотов на основе социологических исследований. По их данным, например, анекдоты об изнасиловании считаются более смешными среди женщин, чем среди мужчин, и связано это, как считают исследователи, с переживанием коллективного опыта или эмоций, присущих данной группе [Burns 1975, Middleton 1959, Mitchell 1977].
Функции политических анекдотов: тотальное диссидентство или безрассудство?
При анализе политического советского юмора делаются два допущения:

1) анекдоты выражают мнение той социальной группы, которая их рассказывает

2] так как, по многочисленным данным, рассказывает антисоветские анекдоты большинство населения, значит, оно разделяет точку зрения, выраженную в анекдоте [Abrahams 1967, Benton 1988, Brunvand 1973, Davies 1988, Dolgopolova 1981, Dolgopolova 1982, Dundes 1971a, Larsen 1980].

В результате исследователи заподозрили все население Советского Союза в пассивном диссидентстве, а также в антисемитизме [Draitser 1994]. С этой позиции советский политический юмор, как, кстати, и политический юмор вообще [Brandes 1977], представляет собой, по мнению исследователей, тотальный протест против официальной идеологии. Особое внимание уделяется анекдотам сталинского периода как социально-политическому фактору, эмоционально регулирующему и компенсирующему ситуацию подавленности и страха [Nilsen 1990, Thurston 1991, Yurchark 1997, Wade 1988]. Анекдот в такой атмосфере представляется способом эмоционального самосохранения [Farrer 1973, Draitser 1982, 1989a,1989b, 1994].

Существование политического анекдота объясняется отсутствием официального признания и запретом на любые формы юмора, представляющие государственный строй и жизнь Советского Союза в смешном и "низком" виде. Также делаются попытки определить конкретную среду, в которой рождаются антисоветские анекдоты [Штурман 1985, Драйцер 1987, Beckmann 1980, Draitser 1982, 1989a,1989b, 1994,1998] .

Исследование отдельных циклов советских анекдотов представлено статьей Керти [Kurti 1988] о чернобыльском цикле анекдотов, где сделана попытка (вообще характерная для части американской фольклористики, занимающейся малыми жанрами фольклора) проследить возникновение цикла анекдотов и объяснить социально-психологический механизм, благодаря которому переживание последствий природной или социальной катастрофы выражается в создании достаточно "садистских анекдотов".
Анекдот с точки зрения взаимоотношений этнических групп
"Еthnic jokes" - это анекдоты, рассказывающиеся про представителей разных этнических групп. "Этнические анекдоты" могут быть двух типов - рассказы о представителях одной этнической группы и рассказы, содержащие сопоставление представителей разных этнических групп. Для второй группы анекдотов характерно маркирование представителей других этнических групп как хитрецов или дураков (а иногда также приписывание им стереотипных характеристик данной этнической группы, не имеющих четкого оценочного характера). В фундаментальном исследовании Кристи Дэвис [Davies 1990] предложена удачная теория объяснения существования анекдотов о представителях других национальностей.. Дэвис поставила перед собой задачу, во-первых, типологического исследования таких анекдотов, и во-вторых, - прослеживания во времени трансформацию социальных стереотипов и установок, содержащихся в этих анекдотах. Дэвис говорит о том, что этнические шутки - это не фиксация негативной реакции социума на какой-то чуждый элемент, а наоборот, показатель признания данной социальной группы со стороны ее окружения.

Используя огромный материал, Дэвис наглядно демонстрирует, что в каждой культуре существует два типа анекдотов о представителях другого народа: о "дураках" и о "хитрецах", и этнические анекдоты могут существовать только при наличии полной парадигмы:

хитрецы - нормальные люди (они же - рассказчики анекдота) - дураки

Представление о "дураках" и "хитрецах" связано с представлениями данного социума о себе как о "норме". "Другие" ( под "другими" в истории развития обществ сначала, как отмечает Дэвис, подразумевались жители близлежащих поселений) могли отличаться от "нормы", например, другим отношением к работе и праздному времяпрепровождению. Дэвис выделяет несколько оппозиций, по которым могло происходить разделение на "нормальных" и "дураков", норму и аномалию: дураки могли представлять собой периферию по отношению к центру, или "подавленную" культуру по отношению к доминантной, сельскую культуру по отношению к городской и т.д.

Отдельно разбирая североамериканские этнические стереотипы, Дэвис отмечает, что для этого культурного ареала характерна оппозиция

чистота (что равняется святости в протестантской культуре) - грязь (в физическом и моральном смысле),

на этом построены, например, большинство анекдотов о поляках (напоминающие наши анекдоты о чукчах).

Причину такого широкого распространения данного цикла исследователи также видят в том, что он заменил собой цикл анекдотов о неграх, которые уже считаются недопустимыми в современном американском обществе [Bennett 1964]. Отдельные работы других исследователей прослеживают возникновение и дальнейшее формирование этнических стереотипов в анекдотах, возникших в результате постепенного знакомства индейцев и белых [Dorson 1946, Green 1975].

Своевременно фиксируются и комментируются новые "этнические циклы" анекдотов [Abrahams 1964 Barrick 1970, Brunvand 1970 Clements 1969, Davies 1987 Draitser 1998 Dundes 1971b, 1975b, 1979a Jangen 1959 Jansen 1965 Jarvenpa 1976, Klymasz 1980, Kravitz 1977, Preston19731975 Simmons 1966, Vieria 1980, Welsch 1967, Zenner 1970], например, про папу Иоанна Павла II, который, как известно, поляк по происхождению [Dundes 1979a, Fish 1980].
Проблема самоосмеяния и/или высмеивания других в "еврейских анекдотах"
Из всех этнических анекдотов особое внимание исследователей привлекают "еврейские анекдоты" 6 [Davies 1986, Dundes 1971b, 1983].

Основанием для таких исследований служит утверждение Фрейда об одной особенности "еврейских анекдотов": в них часто высмеивается сам образ еврея - происходит своеобразное травестирующее самоописание. Некоторые работы, опираясь на методы психоанализа, доказывают, что такое самоосмеивание присуще еврейской культуре в целом и связано с социальным положением евреев как изгоев [Oring 1973, 1983]. Последнее способствовало появлению навыков кооперирования и приучало к ситуации постоянной защиты от внешней угрозы. На этом построена гипотеза Драйцера о причинах феноменальной распространенности анекдотов на еврейскую тему в Советском Союзе [Draitser 1994]. Некоторые фольклористы пытаются проследить динамику тенденции к самоосмеянию в "еврейских анекдотах", доказывая, что изначально юмор не был свойственен еврейскому народу, а появился как эмоциональная форма защиты от внешней социальной угрозы [Rosenman 1979]. Рейк [Reik 1962] считает, что такая особенность еврейского юмора связана с тем, что еврейской нации свойственны как черты паранойи, так и черты мазохизма. Некоторые исследователи [Cray 1964] отмечают наличие в американских версиях "еврейских анекдотов" ослабление тенденции к самоосмеянию [Katz 1971] и выделение новых черт [издевательство и обман представителей других национальностей и/или конфессий) в характере одного из главных героев еврейского фольклора - рабби, что связано с относительным благополучием евреев в США.
Функция юмористических рассказов в примитивных обществах
Эта линия исследований, к сожалению, у нас очень мало разработана. Но ряд западных антропологических работ на материале таких анекдотических рассказов народов Океании или индейцев Северной Америки прослеживает интересную зависимость некоторых форм юмора от обрядов.

Во многих случаях осмеивание является частью ритуала, при этом насмешкам со стороны молодежи подвергаются старейшие члены племени [Howard 1962].

Высмеивание младшими старших также у некоторых народов является особым элементом взаимоотношения представителей самого младшего и самого старшего поколения, причем эти шутки связаны с табуированной темой - с темой смерти.

Также у жителей островов Океании существуют своеобразные анекдотические рассказы [Luomala 1966] про жителей соседнего клана/племени, мораль которых: "Смотри, как не надо делать". Эти истории [numskull tales] во многом напоминают, например, наши истории о пошехонцах.
Проблема возникновения и распространения "elephant joke cycle": "детские шуточки" или рефлексия взрослых?
В 61-65 годах был зафиксирован большой всплеск анекдотов - так называемых elephant joke cycle (буквальный перевод elephant joke cycle - "цикл анекдотов/шуток о слонах".), сразу же привлекший внимание исследователей [Abrahams 1961,1963; Barrick1964a, 1964b, 1974; Cray 1967; Dundes 1963; Oring 1975]. Своеобразная логика и структура этих анекдотов привела к тому., что многие исследователи считали этот цикл преемником Shaggy Dog Story. Такие анекдоты, как уже говорилось, строятся на соотношении полного стереотипного набора характеристик животного (по отношению к которому история абсурдна), с небольшой группой характеристик (чаще - одной характеристикой), в пределах использования которой все оказывается неожиданно логичным. Так, например, на вопрос Как вы поймете, спрятался ли слон в Вашей ванне? Вам захочется дать ответ, в котором вы попытаетесь увязать слона с его размерами, отсутствием необходимости у слонов в ваннах (особенно в Вашей ванне). Но оказывается, что ответ подразумевал исключительно один признак слона, по которому он (следуя логике этого цикла) опознается, а именно - По слабому запаху арахисового масла от его дыхания.

Особой проблемой является, в частности, структура анекдота про слонов. Он представляет собой диалог из двух или четырех лаконичных реплик (вопросов и ответов). Поэтому многие исследователи склонны видеть в них не анекдоты, а юмористические загадки. Вопрос также вызывает и происхождение данного цикла: он впервые был зафиксирован в 62-63 годах у студентов некоторых колледжей и старшеклассников и быстро получил повсеместное распространение. Часть исследователей считает, что этот цикл впервые появился в среде школьников-подростков, другие, что он - продукт более взрослой, искушенной студенческой среды.

Остроумную гипотезу, объясняющую возникновение и распространение этих анекдотов, выдвинул Дандес [Dundes 1975]. Он считает, что в данных анекдотах рассказчик сознательно пользуется "маской ребенка" для выражения своей скрытой агрессии, которая из-за такой "маски" воспринимается несерьезно . "Такого рода шутки - это безвредная агрессия" [Dundes 1975:194]. В детстве человек, полагает Дандес, уверен в себе и в окружающем мире, поэтому необходимость бегства в мир детства, где нет "цензоров", возникает каждый раз, как появляется необходимость в чувстве безопасности и социальной комфортности. Исследователь показывает скрытую в данных анекдотах сексуальную подоплеку (хобот - это очередной фаллический символ и т.д.). Слон - выразитель сексуальной мощи, он связан с жестокостью и насилием, его следует бояться, он может быть обнаружен в Вашей постели, ванной, шкафу и т.д. Слон - это, в какой-то мере, гипертрофированная фигура Отца. Рассказчик (ребенок) способен его обмануть. Дандес видит в этих анекдотах элементы скрытого социопсихологического конфликта. Тем более что истоки данного цикла, по мнению исследователя, лежат в антинегритянских шутках, многие из которых по структуре и образам очень схожи с анекдотами о слонах. "Цикл о слонах" является, таким образом, социально менее конфликтным заместителем антинегритянского цикла [Ainsworth 1962].

Эта концепция легла в основу дальнейших исследований [Barrick 1980, Dundes 1979b, 1981, 1987, 1989] других анекдотических циклов, появляющихся в современном американском обществе, например, новых "садистских анекдотов" ("cruel joke cycle"), обязанных своим появлением фильму или мультфильму [Hirsch 1964, Schimaier 63-64, Sutton-Smith 1960, Walker 1958].
Принципы классификации анекдотов
Кроме уже упомянутой тематической классификации Легмана, предложен вариант классификации для Shaggy Dog Story, построенный по мотивно-сюжетному принципу Аарне-Томпсона [Brunvand 1963].

Также большое внимание уделяется внешней форме вышеперечисленных анекдотических циклов. Отмечается структурная близость этих анекдотов к загадкам [Abrahams 1964], что дает возможность классифицировать их как загадки.

Также существует интересный вариант классификации "cruel joke cycle" по принципу объединения анекдотов в группы с одинаковым зачином, что позволяет увидеть зависимость между сюжетом анекдота и его внешней структурой [Sutton-Smith 1960].
Как сделан анекдот
Исключением из уже сформировавшейся традиции изучения советских анекдотов стала концепция Брикера - Вишевского [Брикер 1989], где существование и распространение анекдотов и вообще юмора в советской культуре объясняется не компенсаторной функцией, а наличием в данной советской традиции некого "культурного текста". Авторы подчеркивают разницу между анекдотом и эзоповым языком. Если эзопов язык построен на принципе "говорим одно, а подразумеваем другое", то анекдот - на принципе: "говорим одно, подразумеваем одно и то же". Смех в этом случае является результатом сговора между рассказчиком и слушателем. То, что знают оба участника сговора - и есть "культурный текст".

К. Стоккер [Stokker 1995, 1996] провела замечательное исследование, задавшись вопросом о возникновении анекдота не с точки зрения структуры, а с точки зрения постепенного формирования цикла анекдотов про норвежского короля Хакона. Под воздействием сильного социального фактора (антифашистские настроения норвежского общества), в результате которого нейтральное восприятие норвежцами своего короля сменилось на горячую любовь, любое его действие приобрело статус социально значимого, что послужило толчком к возникновению антинацистского цикла анекдотов, положительным героем (!) которого является король Хакон.

Интересные наблюдения высказаны в статье Долгополовой [Dolgopolova 1981] относительно внутренней структуры анекдота - апеллирование в анекдоте в основном к настоящему времени, нарушение в анекдоте законов пространства и времени, воспринимающееся как норма, отсутствие в анекдоте разделения мира на "плохое" и "хорошее".

Подробному анализу с позиций социальной психологии на основе теории бисоциации [Johnson 1976, Koestler 1964] подвергается пуанта анекдота в исследовании Вильсона [Wilson 1979] и Вензеля [Wenzel 1983].

Вопрос о технике комического в анекдоте исследуется в статье Бергера [Berger 1994]. Вслед за Проппом и Фрейдом на материале советских анекдотов об армянском радио он выделяет 45 способов создания комического эффекта в анекдоте, которые подразумевают разную степень абстракции.

Вопреки ожиданиям, работ собственно о структуре анекдота в англоязычной научной литературе (в отличие от немецкоязычной) оказалось не так уж много, гораздо больший упор делается на фиксирование новых текстов или на объяснение социальных феноменов, способствующих возникновению анекдота.

[ilja]

Исследование природы тюремного анекдота

Юмор вообще и анекдот как частная и наиболее часто встречающаяся его форма фактически остается явлением почти не изученным. Все мы знаем десятки или сотни анекдотов, шуток, приколов, умеем (кто лучше, кто хуже) рассказывать их, но почти никогда не ведаем, кто же сочинил эти шутки, и почему мы смеемся именно над такими сюжетами. Любую другую информацию мы стараемся придержать, выдавать дозировано и только себе на пользу или хотя бы не во вред. Жизнь научила нас быть не болтливыми, осмотрительными, расчетливыми и жадноватыми. Но вот анекдотами мы делимся без оглядки и еще получаем от этого удовольствие…

Существуют анекдоты общего, житейского плана, касающиеся всех и потому близкие и смешные для всех. Есть анекдоты «специализированные», над которыми посмеяться от души могут только посвященные - врачи, охотники, балерины и т.д. - всем остальным анекдоты эти будут вполне понятны, но смешными не покажутся. Это объяснимо: люди постоянно «крутящиеся» в узких профессиональных или социальных проблемах, по иному, чем все остальные, воспринимают специфику тех отношений, которые в этом кругу выстраиваются.

Можно уверенно предположить, что «профессиональные» анекдоты есть в любом социуме. Основанием для подобной уверенности служит факт, что даже в таком угрюмом и злобном мирке, каким является тюрьма, рождаются и живут свои анекдоты.

Тюремные анекдоты не нужно путать с анекдотами о тюрьме. Последние сочиняются на воле и рассказываются на воле. В основном в них обыгрываются атрибуты и детали, присущие местам лишения свободы и их обитателям, и не характерные для людей «слободских»: последствия длительного срока изоляции от женщин и детей, особенности употребления жаргонных выражений, татуировки и т. п. В неволе такие анекдоты не рассказывают - не смешно. Все изолированы, все говорят на одном языке, все или имеют наколки, или постоянно находятся в окружении «расписных»…

В тюрьме не так уж редко встречаются люди с прекрасным чувством юмора, умеющие здорово пошутить и приколоться и, наверное, при определенных «раскладах», подсмотрев сценку из тюремного бытия, сочинить свой анекдот. Но для того, чтобы анекдот появился и «зажил», автора и исполнителя еще не достаточно. Для анекдота необходима обратная связь, ему нужна аудитория, если так можно выразиться, с соответствующим «пониманием». А вот ее-то как раз и нет. Средний уровень юмора среди тюремного населения, как зэков, так и тюремщиков, ну, очень невысок.

Поэтому тюремных анекдотов очень мало, автору известны всего четыре. Они в той или иной форме обыгрывают одно грустное явление, присущее отечественной тюрьме: наличие и условия существования в ней социальной касты изгоев, окаянных («опущенных», «обиженных», «петухов», «пидарастов» и т.п.). Здесь необходимо отвлечься от «анекдотической» темы и дать пояснения об истории возникновения, социальной значимости и, увы, неизбежности (!) этого уродливого явления.

Начиная с 70-х годов XIX века, в связи с политизацией государства и общества, политизируется и, как следствие, становиться закрытой российская тюрьма. Большевики эту закрытость еще более укрепили. Позже, несмотря на массовые амнистии и реабилитации, «оттепели», перестройки, различные «гуманизации» и развал тоталитаризма тюрьма оставалась и остается наиболее закрытым институтом государства. Хорошо это или плохо вообще - к сути нашего исследования не относится. Но, без сомнения, это очень плохо хотя бы в одном рассуждении. Если, например, в военной науке имеется такая важная дисциплина как «История войн и военного искусства», в криминалистике есть свои богатые и подробно описанные история и казуистика, то в тюремной науке ничего подобного нет. Истории тюремного «искусства» не существует из-за гипертрофированной закрытости тюрьмы и стабильно-депрессивных изменений личности большинства руководителей тюремной системы, с параноидальной фанатичностью эту закрытость защищающих. В результате тюрьма функционирует в режиме «застойного болота» и опыт истории тюремного мира никто не анализирует, не обобщает, с иным опытом не сопоставляет, а, значит, толком не знает и не использует. Не знает никто и природу, и своеобразную изящность тюремного анекдота.

В книгах Варлама Шаламова (он - безусловный лидер в исследовании новейшей тюремной истории, тюремной социологии и психологии), которые описывают его личный опыт с 20-х до 50-х годов прошлого века, такой терминологии как «опущенные» и пр. нет вообще. Вскользь он упоминает о присутствии в окружении какого-либо вора «Зоек», «Манек», «Дашек», но при этом указывает, что эти люди «оказались использованными - стали жертвами сексуального насилия со стороны блатных», но не были наказаны за свои действительные или мнимые грехи. Великолепный наблюдатель и аналитик Шаламов, конечно же, не мог не описать явление «опускания», если оно было распространено. Не сообщает о нем и Солженицын. Впрочем, последний «горел жаждой спасения Родины» и был слишком увлечен подсчетом миллионов загубленных в ГУЛАГе, некогда ему было обращать внимание на существование каких-то там «обиженных».

Исследователь советской тюрьмы 70-80г.г. Г. Ф. Хохряков в книге «Парадоксы тюрьмы» уже описывает и анализирует это явление как состоявшееся и давно существующее. Теоретик Хохряков, как ни удивительно, умело и точно «вскрывает» его, и автору этих строк, чистому практику, остается лишь согласиться с ним и частично использовать его рассуждения.

Неформальные нормы отношений между заключенными предполагают кару нарушителей этих норм и, соответственно, некую высшую меру наказания неформальных преступников. Во времена ГУЛАГа (1930-1961г.г.) такой мерой была смерть, провинившегося просто резали, как говорилось - «сажали на нож». Тюремной же администрации не было никакого дела до самосудной казни. Царившее в государстве жестокость и беззаконие легко проецировались и на отношения людей в тюрьме.

В 60-х годах в ходе реформы тюремной системы власть стала жестоко и неотвратимо расправляться с неформальными палачами - они получали срок 25 лет (смертной казни тогда не было) и обрекали себя на фактически пожизненное заключение.

В такой ситуации тюремное сообщество было вынуждено поменять карательную тактику и придумать какое-то иное, чем смерть или увечье, наказание «правонарушителей». И придумало - «опустить» или «законтачить» провинившегося. «Технологические» детали этого пенитенциарного действия мы описывать не станем, главное - его цель. Необратимость!.. Как у смерти. Только при этом условии наказание было действительно страшным, если уж кто-то становился «петухом», то он им становился навсегда. Обратной дороги нет. Яркой иллюстрацией того, что сексуальное наказание стало преемником самосудной казни, является одно характерное терминологическое проявление: в 60-80г.г. в тюрьме бытовало сленговое выражение «зарезать кожаным ножом». Суть комментировать нет необходимости, но следует признать - сексуальное надругательство все же намного более «гуманное» действие, нежели убийство.

В официальных тюремных документах «опущенных» называют склонными к пассивному гомосексуализму. Это в принципе неверно, люди, которые такие документы «рождают», плохо понимают суть явления. Гомосексуалисты и «обиженные» - это пересекающиеся множества, далеко не все «опущенные» - гомосексуалисты, и не все гомосексуалисты в тюрьме - «петухи», нередко встречаются и так называемые «скрытые». (Вот вам и знаменитая «принципиальность» преступного мира - при выгодных обстоятельствах любые «страшные» грехи прячутся. Двойная мораль не слабее, чем в государственной политике.)

Сложность и многообразие обстоятельств, могущих подтолкнуть иного неосмотрительного заключенного к посадке за «последний стол», громоздкая и витиеватая структура ограничений - запрет на любое общение с «пидаром», кроме гомосексуального, особенно запрет на совместный прием пищи, обмен продуктами и вещами и т.п. - все это приводит к различного рода «непоняткам», которые потом обсуждаются в «кулуарах» и обыгрываются в тюремных байках. Часть этих баек в соответствии с закономерностями фольклорного жанра обобщается, и тогда появляется тюремный анекдот.

[ilja]

Жанровая модель анекдота была выработана в Средние века и претерпела весьма серьезные метаморфозы на исходе Средневековья в XVI-XVII вв. во время перехода к литературам Нового времени. Мы попробуем определить специфику этих метаморфоз.


Напомним, что греческое слово anecdotos обозначало «неопубликованный». Название соответствующего жанра появилось в VI веке н.э. в Византии, когда греческий историк Прокопий Кесарийский (к. V в. — 562 г.) создал исторический труд «Anecdota». Сочинение представляло собой описание нравов эпохи с отчетливой сатирической, памфлетной направленностью: автор был откровенным противником императора Юстиниана. Прокопий описывает пороки и преступления Юстиниана и его супруги Феодоры, ставя перед собой сатирико-политические цели. Рукопись Прокопия была найдена известным эллинистом и гуманитарием Николасом Алеманном, который перевел текст с греческого на латинский язык и издал его впервые в 1613 году в Лионе под названием «Procopii Caesariensis Anecdota seu Arcana Historia». Алеманн опубликовал также собственные комментарии к труду Прокопия. Эта книга переиздавалась во Франции неоднократно, в 1663 году она вышла в Париже, и
126


уже в 1669 году Леонор де Може перевел ее на французский язык. Получился текст с названием «Histoire secrete de Procope de Cesaree». Книга и перевод произвели скандал 1: уже Алеманн критиковал и подвергал некоторому сомнению примеры византийского историка, увлекшегося критикой Юстиниана.


Итак, термин «анекдот» как обозначение жанра появляется во Франции в первой трети XVII века, но до 1685 года в названиях произведений он встречается редко и только в неопубликованных текстах, например, в мемуарах Конрара: одна из их частей называлась «Анекдоты», это были действительно «неопубликованные» записки: слово здесь употребляется в его этимологическом — греческом — значении. Именно в этом значении по преимуществу и употребляется слово «анекдот» до конца XVII столетия. В словаре Фюретьера (издание 1690 г.) читаем: «это термин, который используется некоторыми историками, чтобы назвать истории, которые повествуют о тайных и неизвестных деяниях принцев... Они в этом схожи с Проко-пием, историком, так назвавшим свою книгу против Юстиниана и Феодоры». Анекдот определяется, таким образом, как рассказ неизданный и тайный, а также сатирический: в словаре Академии подчеркивается: «анекдоты обычно сатирические».


Анекдот имеет совершенно иной вид, чем тот, к которому мы привыкли. Это, во-первых, секретные истории в большинстве случаев сатирической направленности. Вообще, политические памфлеты (libelles) были чрезвычайно распространены в описываемый период, и анекдоты были их неотъемлемой составной частью. Питер Ван Мельсен в своем исследовании памфлетных памятников пишет, что libelles в XVII веке «принимают самые разные жанровые формы: поэтические, диалогические, проклятия, изречения оракулов, аллегории, хроники, псевдоисторические повествования, рассказы о снах и т.д.»2. Анекдот в это время — не просто то, что смешно, а то, что обличительно, хотя и занятно.


Во-вторых, анекдотами в это время считаются и прозаические произведения внушительной формы (напомним, что анекдоты Прокопия Кесарийского— связное историческое повествование, а отнюдь не сборник фрагментов). В этом отношении интересны несколько пограничных текстов схожего плана, которые, оставаясь анонимными, циркулировали в
127

придворном обществе в рукописном виде. Авторы, естественно, не могли назвать свои произведения «анекдотами», вместо этого использовалось слово «Любовные проказы» (Les amours). Такова рукопись «Любовных проказ Алькандра» (под именем Алькандра выступает Генрих IV), которая была опубликована в 1651 или 1652 году в Кельне. Ее создание связывалось и с именем Марии-Луизы Орлеанской, и фаворита Генриха III Бельгарда, и маркизы де Муи дез Юрсен. У другого памятника было меньше шансов прослыть сатирическим, это «Приключения при Персидском дворе» принцессы де Конти, небольшой роман о нравах эпохи Генриха IV, а также еще один анонимный текст — «Плохо обустроенный уголок спальни». Авторы могли знать о труде Прокопия, их произведения могли считаться сатирой, в то время, как, скажем, «Любовная история галлов» Бюсси, которая вполне укладывается в определение анекдота в XVII веке 3. Произведение Бюсси — «скандальная хроника двора»4, несколько историек (так называет их Антуан Адан), практически не связанных друг с другом, написанных в течение июля 1660 года, во время пребывания автора в собственном замке в Бургундии, возможно, не без влияния произведения Прокопия (знакомство с ним Бюсси несомненно — мы можем найти свидетельства об этом в мемуарах самого Бюсси). Они должны были остаться ненапечатанными {anecdotos) и предназначались исключительно для развлечения любовницы автора — маркизы де Монгла (по крайней мере, такова была официальная версия самого Бюсси). Несколько друзей все же смогли прочесть «Любовную историю», среди них была г-жа де Ла Бом, которая сделала копии и распространила их при дворе. Скандал не заставил себя ждать: Бюсси отпускал в своем произведении весьма вольные шутки по поводу Генриетты Английской (супруги Месье) и многих других высокопоставленных особ. Людовик XIV сначала не воспринял труд Бюсси всерьез, однако под влиянием окружения быстро сменил милость на гнев. 16 апреля 1665 года граф де Бюсси был арестован и заточен в Бастилию, откуда был выпущен лишь 13 месяцев спустя и выслан в провинцию. Опала была полной. Всего лишь за небольшую книжечку. До сих пор обстоятельства и
128
причины подобного демарша монарха представляются странными, но, на наш взгляд, это может быть объяснено именно тем, что историйки Бюсси были восприняты в духе анекдотов Прокопия Кесарийского. Отчасти это понятно, если учесть, что в своем письме герцогу Сен-Эньяну от 12 сентября 1665 года Бюсси указал: «Я написал историю, или скорее сатирический роман».


Кроме того, Бюсси переводил «Сатирикон» Петрония и даже включил в свой текст «Любовной истории» несколько пассажей из этого римского сатирического романа 5. Заметим, что логика построения «Любовной истории» весьма напоминает компилятивную структуру, а не роман, в отличие, скажем, от связной логики романа принцессы де Конти и самого Прокопия.


Ярким образцом занимательных — анекдотических — фрагментов о короле и его окружении могут служить два анонимных и безымянных памятника, которые получили названия манускрипты 10421 и 4529 из Французской Национальной библиотеки, их авторы до сих пор неизвестны. При чтении рукописей мы сталкиваемся с компилятивной формой организации произведения, которая практически идентична современным нашим сборникам анекдотов. Первое, что бросается в глаза, — полное отсутствие личного авторского голоса. Автор — простой компилятор, который не вносит в текст никакого собственного отношения, он просто собирает «галантные истории» и просто представляет, фиксирует их в своей рукописи без какой бы то ни было логической связи. Фрагменты не выстраиваются в циклы, они поданы бессистемно. В манускрипте 4529 читаем два анекдота об Амброзио Спиноле, отличившемся взятием Ла-Рошели. Первый анекдот следующий: «Спинола так ответил кардиналу Ришелье, который спросил его, как он смог взять Ла-Рошель: "Надо закрыть ворота и распустить руки"». После этой остроты автор приводит четыре абсолютно несвязанных фрагмента. О «неком» Де Барро и о том, как он однажды ел омлет. О том, как высказывались о французском языке Вожла, Менаж и Бугур. После этого автор приводит сплетню, которая распространилась, когда Людовик XIII «сделал Ришелье генералиссимусом». В это время говорили, что французский король сохранил собственное могущество
129

только в том, что касается излечения золотушных. Следующий анекдот о кавалере Марино. Автор приводит остроту Марино, отпущенную им по поводу Малерба, «который много плевался»: «нет человека более влажного, а поэта более сухого». После этих четырех фрагментов автор рассказывает новый «анекдот» о Спиноле: «Принц Морис Оранжский, которого спросили, кто первый капитан в Европе, ответил, что маркиз де Спинола был вторым». В их тексте очень много независимых друг от друга маленьких фрагментов, острот, слухов, а то и сплетен, поданных на удивление нейтрально, просто зафиксированных. Это то, что мы бы назвали анекдотами, но авторы в середине XVII столетия такое название дать не могли: они, во-первых, не были памфлетистами, а во-вторых, боялись властей.


2.


Одним из первых (если не первым) термин «анекдот» в название напечатанного произведения вводит во Франции Анту-ан де Варилас: в 1685 году он создает текст под названием «Флорентийские анекдоты, или секретная история Дома Медичи». Анекдот у Вариласа становится несатирической «секретной историей», анекдот вре менее и менее преследует сатирические цели, становясь в первую очередь занимательным, забавным повествованием. Об этом пишет сам Варилас. Образ Прокопия для него имел негативную коннотацию, так же как и его собственное творение. В предисловии к «Флорентийским анекдотам» Антуан де Варилас пишет, что он отдает должное целомудрию первого издателя Прокопия, который смягчил многие места, в частности связанные с пороками Феодоры, которые были «слишком живо представлены». Варилас продолжает: «Мне хочется, чтобы эта пустота никогда не была бы заполнена, и ни у кого не было бы для этого ни желания, ни времени»6. Варилас провозглашает идею «истинности» анекдота. Он утверждает, что правила анекдота есть, они предложены Прокопием, «единственным автором, оставившим нам анекдоты»7. Но нет еще правил написания «тайной истории». И Варилас дает эти правила — «говорить правду в любых обстоятельствах». Но Варилас сообщает иногда весьма пикант-
130


ную и сомнительную правду. Одна из самых действительно занятных книг в сборнике Вариласа — шестая. В ней речь идет об избрании на папский престол кардинала Медичи (Льва X). Варилас представляет нам весьма пикантные подробности: «Его привезли в Рим на носилках из-за гнойника, что был у него в таком месте, которое целомудрие запрещает называть. Он входит в конклав»8. Гнойник сразу же разрывается и издает такое зловоние, что старые кардиналы в полной уверенности, что «он вскорости умрет», не противятся избранию. Варилас, по сути, стоит у истоков новой теории анекдота, избавляя его от памфлетного задора, оставляя только «занимательность», которая проистекает из анонсированной «тайности», «секретности». Анекдот к концу века становится уже непамфлетным. Связано это, на наш взгляд, с влиянием на него другого популярного жанра — ана.


3.


Вопрос о том, являются ли ана полноценным жанром, до сих пор не решен.


Латинский суффикс -ана обозначал принадлежность. В русском языке словообразование с помощью этого суффикса редкое, нам удалось найти только лишь три примера: Пушкиниана (то, что написано о Пушкине), Лениниана (соответственно, снято, написано о Ленине) и, как ни странно, Бондиана (то, что имеет отношение не к реальному персонажу, а к образу агента 007). В конце XVI — начале XVIII века суффикс -ана употреблялся в названиях произведений, посвященных по преимущест-у реальным историческим лицам. В них проявилась тенденция сбору фрагментов, острот, фацеций, каких-то материалов, оторые не выросли в отдельные произведения при жизни того ица, имя которого стоит в заглавии до суффикса -ана. Первыми ана стали Скалигерана, Перрониана и Тюана, соответственно включающие в себя записки или материалы жизни Скалигера (Юлий Цезарь Скалигер — известный теоретик литературы, автор «Поэтики»), кардинала Дю Перрона (доверенное лицо Карла IX, Генриха III и Генриха IV) и историка Жака Де Ту (бывшего секретаря госпожи де Лафайет), собранные их секретарями и друзьями, своеобразными наследниками гуманистической культуры и философии.
131

Самым древним манускриптом французских ана принято считать рукопись Скалигераны, фиксация которой относится еще к 1574-1590 гг. Эта рукопись была практически неизвестна, поэтому независимо от нее был создан второй вариант Скалигераны (ок. 1605 г.), который был опубликован первым в 1666 году. Первый же манускрипт был опубликован под названием Prima Scaligerana в 1669 году, т.е. через три года после Secunda Scaligerana. Таким образом, первый памятник ана представлен нам в двух независимых версиях. Перрониана и Тюана оформились в рукопись в период с 1610 по 1615 гг. Они были опубликованы вслед за Скалигераной соответственно в 1667 и в 1669 гг. Ненапечатанные манускрипты трех ана хранились дома у братьев Дюпюи, хранителей Королевской библиотеки, где «любопытные» могли обратиться к ним. Известно, что существовали и копии.


Почти сразу же после появления первых трех ана возникают и попытки продолжения этого жанра. Поль Коломиес в Голландии в 1668 и 1675 гг. публикует два сборника фрагментов, вполне сопоставимых с ана. В первом, названном Recueil de particularites fait l'an 1665, он. по большей части собирает рассказы, анекдоты об ученых, которые услышал от Исаака Вос-сиуса, важнейшего посредника в издании первых трех ана. Именно Воссиус во время пребывания во Франции в 1665-1666 гг. сделал копии с рукописей из кабинета Дюпюи и переслал их амстердамскому издателю. Этот сборник Коломиеса некоторые исследователи называют Воссианой. В это же время Самюэль Сорбьер перед своей смертью собрал собственные записки в настоящую Сорбериану, которая была напечатана только 20 лет спустя в 1691 году и пользовалась очевидным успехом (что подтверждается ее неоднократными переизданиями). Конец XVII века — настоящий «литературный бум» на ана, сборников подобного типа выходит множество. За период с 1693 по 1701 гг. появляются как минимум 12 ана: Менажиана, Антименажиана, Арлекиниана, Ориенталиана, Валезиана, Фюретриана, Шеврёана, Казабониана, Парразиана, Сент-Эвремониана, Нодэана и Патиниана. Появляется даже Анонимиана (1700)
132


В XVII веке сборники различных фрагментов, анекдотов были литературной пищей гурманов. Огромные куски, написанные на латыни (только Тюана целиком написана по-французски), делали эти тексты доступными в основном ученым, которые были вдохновлены личностями Скалигера, Дю Перрона и Де Ту. Ана содержали «ремарки», остроты, рассказики самого разного толка: в двух Скалигеранах это были по преимуществу заметки о древних текстах, в Перрониане— по поводу поэзии и красноречия, а также правил ведения спора. В Сорбериане доминируют наблюдения по поводу современной литературы и философии, в Фюретьриане часты медицинские ремарки, а в Валезиане замечания о национальной истории: древних обычаях, легендарных героях. В кругах элиты памятники стали пользоваться огромным успехом, о чем свидетельствуют переиздания. Скалигерана с 1667 по 1740 гг. издавалась 5 раз, Тюана и Перрониана — 3 раза 9. Интерес к ана не ослабевает и в начале XVIII в. По данным Бернара Беньо, с 1708 по 1773 гг. печатаются еще по крайней мере 20 ана, среди которых выделяются и достаточно экзотические. В числе последних укажем на весьма специфический памятник под названием «Васкониана, или сборник острот... гасконцев», изданный Монфором в 1708 году. Это собрание анекдотов и острот, как видно уже из самого заглавия, не какого-то одного конкретного человека, но сборник побасенок с четким «этническим» оттенком.


Антуан де Варилас, создавая свои анекдоты (по его признанию, основанные на реальных фактах), формально использует модель Прокопия, и в то же время все более ориентируется на французский вариант фрагментарного компилятивного письма, независимо от Прокопия сложившийся и зафиксированный в ана. Ана влияет на анекдот, так сказать, «облагораживает» его, лишает сатирической заостренности. Варилас был связан с гуманистическими кружками, кабинетами любопытных XVII века и, безусловно, знал все ранние ана, уже вышедшие к моменту издания «Флорентийских анекдотов» (1685). Более того, мы имеем право сказать, что Вариласу нравился «гуманистический» формат ана, он даже принимал участие в подготовке документов, которые были изданы после его смерти как его собственная ана— Варилазиана (1734)10, в которой собраны анекдоты и частные случаи из его жизни.
133

Ана — компиляции, которые в основном проведены издателем. Этот издатель обычно совершенно не вмешивается в повествование. Часто он анонсирует книгу, заявляя о ее нетрадиционности: «эта книга такого рода, что никогда до этого не знала публика». Это предисловие к Secunda Scaligerana: издатель признается, что Скалигер не думал о том, что некоторые его секреты станут достоянием общественности. Издатель, таким образом, превращается в следователя, иногда даже предателя, вмешивающегося в жизнь того персонажа, имя которого чаще всего стоит в заглавии произведения до суффикса -ana. Французская исследовательница ана Ф.Вильд говорит о том, что подобная функция издателя-компилятора— развитие образа ученого-гуманиста на новом этапе, так сказать, гуманиста XVII столетия. Новый гуманист очень часто в кругу гуманитариев и ученых воспринимался еще как предатель или корыстный человек. На самом деле, он вносит свою лепту в развитие традиции ученых журналов, у истоков которых стоят ана. Издатель Скалигераны ошибается насчет того, что такого типа книгу публика еще не знала, схожие предприятия были у итальянских гуманистов. В том же XVI веке за 60 лет до Скалигераны появилась Opuscula Bebeliana (1509, 1516), содержащая остроты немецкого гуманиста Генриха Бебеля (ок. 1472— ок. 1518). Известно, что существовала также и Poggiana, зафиксированная еще в XV веке, в ней были собраны афоризмы, остроты и различные рассказы с участием Поджо Браччолини.


4.


Забавные, любопытные детали и подробности, из которых состоят «Флорентийские анекдоты», были взяты Вариласом из малоизвестных, «секретных» исторических источников. Тенденция как можно полнее осветить Историю, показать максимальное количество событий и фактов, даже скрытых, очевидна у Вариласа (недаром полное название его труда «Флорентийские анекдоты, или секретная история Дома Медичи»), ее можно сопоставить с логикой написания истории даже не столько
134


Прокопия, а скорее греческого историка II в. н.э. Элиана. Его «Пестрая история»11 написана совершенно не так, как привычные древнегреческие исторические памятники. Для Элиана, находящегося под влиянием идеологии второй софистики, история общества и природы становится некой сокровищницей фактов, откуда можно черпать впечатляющие примеры для подтверждения любого тезиса. Элиан— компилятор, в его власти — зафиксировать событие для его сохранения в будущем или дать этому событию погибнуть в неизвестности. Поэтому все становится важным — и историческая сценка, и то, что мы называем анекдотом. Предания и легенды занимательны у Элиана, вот пример: «Тимофей, сын Конона, беспощадно задел Аристофонта из дема Асиния, великого чревоугодника, остроумно сказав ему: "Ничто не постыдно для человека, которому все мало"»12. Из подобных частностей состоят и ана, и анекдоты, находясь в оппозиции к привычному нам жанру книги афоризмов, которая, как кажется, весьма напоминает их по форме. Моральные суждения и афоризмы соотносятся с анекдотом и ана как частное с общим: интерес к незначительным, мелким событиям и сценкам в ана и анекдотах противостоит стремлению к обобщениям в книгах афоризмов. Хотя и представление об индивидуальности необходимо скорректировать применительно к реалиям XVII века. В манускрипте 4529 и в Перрониане читаем идентичные рассказики о том, как однажды одна придворная дама спросила кардинала Дю Перрона, правда ли что плотский грех является грехом смертным. На это остроумный кардинал ответил: «Очевидно, нет, Мадам, ведь Вы еще живы». В «Занимательных историях» Ж.Таллемана де Рео, написанных еще в ту пору, когда наименование «анекдот» было не в чести, приводит идентичную остроту, вложив ее в уста Франсуа де Ларошфуко. Анекдотисту важна частность, однако не столько личность, сколько острота.


Вернемся к Элиану. Его труд был известен и популярен в XVII столетии. Им, очевидно, было вдохновлено еще одно произведение анекдотического плана— «Пестрые рассказы и побасенки» сьера де Шольера, адвоката Гренобльского парламента, жившего в первой половине XVII века. Эта книга построена по тому же принципу компиляции небольших занятных
135

рассказов, истинность которых иногда можно поставить под сомнение. Чаще всего темы сборника примерно те же, что и у Элиана — остроты, публичное «некоролевское» поведение, бытовые сценки из жизни горожан. Вот два типичных примера, первый «рассказик» называется «О богатой, но некрасивой девице», а второй — «Генрих IV и старец»:


«Некий пригожий кавалер женился на девице весьма безобразной, но богатой. Когда же его стали укорять за этот дурной выбор, он отвечал:
— Не удивляйтесь: я ее брал по весу, а не по качеству».



Второй пример:


«Проезжая однажды в карете по славному своему городу Парижу, Генрих IV увидел старца с белыми волосами и черной бородой. Приказав остановить лошадей, он осведомился о причинах столь резкой расцветки.
— Дело в том, ваше величество, — незамедлительно отвечал старец, — что мои волосы старше бороды на двадцать лет»13.


Подобные рассказы неназидательны, они создаются исключительно для развлечения, они лишены сатирического подтекста, как и рассказики в ана— суждения, ремарки, остроты и анекдоты в нашем современном понимании.


Редактор Скалигераны указывал на исключительность своего предприятия, последующая же история предисловий к ана демонстрирует нам попытку встроиться в традицию, найти в литературном прошлом источники, которые смогли бы обеспечить авторитет новому жанру. Показательна в этом плане Ме-пажиана. Из предисловия читатель узнает, что настоящая книга — того же плана, что и уже вышедшие в свет Скалигерана, Перрониана, Тюана и Сорбериана, более того, издатель поясняет непросвещенному читателю, который еще не знает этих произведений, о чем идет речь. «Они содержат собранные остроты, максимы, наблюдения, как исторические, так и ученые, Скали-гера, кардинала Дю Перрона, Де Ту и г-на де Сорбьера». Издатель также упоминает, что друзья Менажа не стали долго скрывать сборник, подобно предыдущим ана, доступ к которым имели только избранные в кабинетах любопытных. Весьма показательно стремление издателя Менажианы найти прототипы такого экзотического жанра в современных ему литературах и в
136


истории словесности. Элиан не вспоминается. Издатель последовательно указывает сочинения испанцев (афоризмы Антуана Переса, книги типа «Цветов»), итальянцев (книги «Faceti, Mot-ti, Burle»), англичанина Бэкона и «apophtegmes» других англичан. Издатель Менажианы упоминает «Цицерониану» — так он называет наследие Цицерона, поясняя, что одними из основоположников жанра являются также Плутарх и Марк Аврелий (который «писал мемуары только для себя» и был убежден, что «ни одно из слов великих людей не должно быть потеряно»14). Еще три памятника упоминаются в предисловии Менажианы. Наследие Пифагора, собранное его учениками. Своеобразная «Сократиана», т.е. произведения Сократа, собранные Платоном и Ксенофонтом, а также Талмуд. Здесь же предлагается критика вышедших ана и сборника Коломиеса (который «почти того же жанра») за большое количество ошибок. Еще дальше идет редактор Сент-Эвремопианы, упоминая в предисловии о «книгах, vulgairement называемых ана, которые появились несколько лет назад». По его мнению, они сильно разнятся, но обладают важнейшим сходством, ибо они содержат «множество достойных запоминания вещей»15. Издатель опять говорит о том, что предыдущие ана содержали много глупостей и не всегда были полезны, эти проблемы, по его словам, он попытается устранить в предлагаемом читателю томе Сент-Эвремопианы.


Текст ана превращается в компиляцию, сумму разнообразных, не связанных друг с другом хронологической логикой рассказов. Издатели упоминают, что порядок следования фрагментов произволен и условен. Вот, например, несколько тем Сент-Эвремонианы, указанные в конце тома: «Суетность человека, Кардинал Мазарини и его недуг, Любовь приходит, когда о ней не думаешь, Об Аполлоне, Правосудие, Несколько замечаний о французском языке, Различное: портрет, Различные стихи, Познание мира...». В качестве структурообразующих произведений для такого типа повествований, кроме указанных в Менажиане, можно рассматривать также «Моралии» Плутарха и жанр «симпосия», родоначальниками которого считаются Платон и Ксенофонт. Напомним, что «Моральные трактаты» Плутарха были знакомы редакторам уже первых ана:
137

Ж.Амио перевел их в 1572 году. «Моралии» Плутарха с их широким кругом вопросов, свободой повествования, аргументацией, включением в текст чужих высказываний и их комментированием вполне могут быть соотнесены по архитектонике с компиляцией записок, анекдотов, «занимательных историй». И в том, и другом случае мы сталкиваемся с совершенно четкой логикой подачи материала, логикой отвержения хронологии. Девять книг «Застольных бесед» представляют собой застольные речи, которые поданы без какой-либо синхронизации, в той последовательности, в какой они «приходили на память», поэтому в них нет разделения на главное—второстепенное, абстрактное-конкретное, и вопросы о том, что появилось раньше, курица или яйцо, вполне логично соседствуют с преданиями о числе муз.


Ана представляет собой странное жанровое образование, в котором сочетаются самые разнообразные черты: истории, анекдота, мемуаров, фацетий, книг «цветов», апофегм, угадываются черты симпосия и позднего литературного журнала, а также разрушенного новеллистического сборника. Это настоящий «перекресток жанров», если пользоваться термином современного французского исследователя Марка Фюмароли.


5.


В предисловии Менажианы, самой известной и популярной ана, редактор так анонсирует получившийся сборник: «это сокровище острот, занимательных историй, мыслей то литературных, то моральных...»16. В оригинале употребляется слово «historiettes», редактор как будто еще боится назвать рассказы своей книги анекдотами, но приведенные «занимательные истории» уже весьма похожи на анекдоты в нашем современном понимании этого слова: «Один крестьянин нес груши своему сеньору, который был очень безобразен. Придя на господский двор, он повстречал там двух обезьян, которые набросились на корзину и сожрали каждая по полдюжины самых лучших груш. Согласно моде того времени, перекинули они через лапу парче-вые епанчи, на голове же носили береты с перьями, а на боку кинжал, что придавало им весьма достойный вид. Крестьянин, никогда не видавший таких зверей, отвесил обезьянам вежливый поклон и не стал им мешать.
138

Когда же он передал сеньору свое подношение, тот, смеясь, спросил его, почему корзина неполная.
— Она была полна, — ответствовал простак, — но я тут по-стречал ваших барчуков, а они набросились на нее и съели то, что недостает»17.


Еще один отрывок, который озаглавлен «Господин М.»:

«Господин М., которого считали богачом, хотя он был в долгу, как в шелку, молча разгуливал накануне свадьбы по зале будущей своей тещи, завернувшись в плащ по самый нос. Она же не переставала его спрашивать:
— Что вы волнуетесь? Что у вас такое? А он ей всякий раз отвечал:
— У меня ничего нет.
Через неделю после брака, теща, узрев кучу заимодавцев, коих она не чаяла видеть, сказала:
— Сударь, вы меня обманули.
— Нет, сударыня, — возразил тот, — я говорил вам, что у меня ничего нет; раз десять предупреждал я вас о том, в этом самом зале накануне свадьбы, когда еще не поздно было отказаться»18.


Здесь нет сатирического задора, характерного для анекдотистов-памфлетистов и для Бюсси, остается занимательность. В ана могут быть самые различные в жанровом отношении рассказы: маленькие стишки, остроты, суждения, сентенции, и все это многообразие в той или иной степени к XVIII веку принимает форму анекдота. Связь ана с анекдотом отчетливо обозначается во французской литературе под влиянием светской традиции. Анекдот уже не связное пространное историческое повествование, но компиляция фрагментов, даже фонетическое сходство суффикса -ана и слова анекдот, позволяют говорить о сближении этих жанров. Постепенно к середине XVIII века ана и анекдот уже рассматриваются как синонимы. В названии довольно поздней ана (издание 1773 г.)— Сегрезиане— уже упомянуто слово анекдот. В своем «Философском словаре» Вольтер посвящает целую статью анекдотам, называя ее «ANA, ANECDOTES», не различая два жанра. Вольтер дает новое
139

определение анекдоту: «Анекдоты— сжатое поле, где подбирают колосья после великой жатвы истории; это мелкие детали, долго остававшиеся в тени». Он добавляет свое личное суждение о двух ана. Единственная ана, по его мнению, которая содержит полезные сведения — Менажиана, тогда как только что упомянутая Сегрезиана, на его взгляд, самая лживая: «из всех ана Сегрезиана более всех заслуживает быть помещенный среди лжи опубликованной и главным образом лжи пошлой. Она была составлена копистом Сегре, его слугой и напечатана спустя много времени после смерти его хозяина». Вольтер критикует ана за то, что информация чаще всего оказывается искаженной, потому что слуга, valet de chambre (который собирает записки) не может быть историком, он может быть лишь анекдотистом. Отрывки ана — анекдоты — по его мнению, несравнимо ниже, чем исторический труд.


Современные нам сборники анекдотов оказываются построенными не по той модели, что предложил греческий историк Прокопий Кесарийский в VI в., но скорее по образцу ана, выработанному итальянскими гуманистами и популяризированном во Франции в конце XVI-XVII вв. Они представляют собой компиляцию разнообразных по содержанию занимательных отрывков, лишенных памфлетности и сатиричности, и вместе с тем забывших правило Вариласа, который настаивал на правдивости анекдота (хотя и он сам не всегда его придерживался). То, что мы сейчас называем сборником анекдотов — скорее французская ана, а не исторический труд Прокопия.




ПРИМЕЧАНИЯ


1 Ла Мот Ле Вейе уже в 1668 году называет Прокопия обманщиком в своем труде «Du peu certitude qu'il у a dans l'histoire». Ленгле-Дюфренуа в «Методе изучения истории» (1713) характеризует Прокопия как «скандального парасита».