Бордель по-николаевски
Были времена, когда дом этот знал каждый представитель провинциального николаевского бомонда. В 80-е годы XIX века в доме находился самый демократичный культурный центр в городе. Частный салон Полины Божоле был открыт для всех, кто тянулся к высокому искусству. Начинающие поэты, композиторы и художники перед тем, как выйти на большую сцену, пробовали себя в камерной атмосфере приватного салона на Никольской. Сюда заглядывали высокие флотские чины и продвинутые мещане, старшие гимназисты и штатские чиновники. Слушали новые романсы под аккомпанемент салонного рояля, обсуждали премьеры театральных спектаклей и обменивались светскими сплетнями. Просторная гостиная притягивала всех, кто уставал от рутины повседневной жизни.
Полина Божоле была миловидной тридцатилетней француженкой. Она хорошо декламировала, пыталась музицировать. Полина предпочитала шляпки светлых тонов и была напрочь лишена провинциального кокетства. Это была хрупкая женщина с сильным характером. О ее прошлом известно мало. По одним сведениям, у себя на родине она вышла замуж за некоего турецкого чиновника, но не захотела прозябать в гареме и сбежала от него в Константинопольском порту. По другим, была содержанкой у крупного одесского биржевика, который обещал жениться, но внезапно умер, одарив девушку статусом соломенной вдовы.
В Николаеве Полина Божоле появилась в 1885 году. Она купила просторный дом на Никольской, перестроила его и открыла французское кафе. Здесь можно было перекусить на скорую руку, выпить кофе с коньяком и прочитать местную газету. Поначалу бизнес шел тяжело: пролетарское население привыкло к грубым трактирным атрибутам общественного питания. Обильные, без всяких кулинарных изысков, блюда с алкогольными излишествами, долгие чаепития у самоваров, громкие беседы — таким был сложившийся образ приема пищи у среднего сословия. Высокое начальство, богатые хлеботорговцы и крупные промышленники посещали лишь дорогие рестораны, где чрезмерно высокие цены служили своеобразной клубной картой «только для своих».
Меню французского бистро, где к чашечке кофе полагался крошечный croissan, вызывало у бригадиров с верфей, в лучшем случае, недоумение, а у высокого морского начальства — покровительственную насмешку. Кафе еле сводило концы с концами в «суровом» краю и должно было по всем законам экономики исчезнуть с ресторанной карты города. Полину Божоле спасли соотечественники. Французские моряки случайно наткнулись в Николаеве на ее заведение и прочно обосновались в привычной для них обстановке. Хозяйка вздохнула с облегчением. Она достроила к дому двухэтажный гостиничный флигель и наняла симпатичных официанток.
Тихая улочка преобразилась. Итальянские и французские песни теперь все чаще будили по ночам тихий еврейский квартал и будоражили воображение юных гимназисток.
Заядлые театралы, журналисты и актеры быстро полюбили заведение на Никольской. Однако обстановка богемного клуба долго не складывалась. Слушать наивные романсы и протяжные завывания местных поэтов не входило в планы моряков, которые хотели быстро тратить деньги на вино и девочек. Поэтому когда матросы оккупировали кафе, оно сразу превращалось в рядовой европейский бордель. А когда иностранцы вместе с кораблем покидали город, заведение вновь становилось обителью провинциального искусства.
Такое переменчивое состояние сопровождало заведение четыре года подряд. К этому привыкли и поэты, и моряки. Иногда они менялись ролями. Поэты сломя голову «пускались в пучину порока» и набирались вдохновения в душных номерах, а моряки с проститутками на коленях слушали провинциальные романсы. Однако идиллия столь гармоничного сосуществования культуры и разврата не могла продлиться долго. В 1889 году Правительствующий Сенат своим постановлением узаконил проституцию в Российской империи. Длительное соревнование между богемным клубом и борделем на Никольской закончилось в пользу последнего.
В середине 90-х годов века заведение Полины Божоле стало элитным публичным домом. Моряков сменила богатая отечественная клиентура. Высокие чины из потомственных дворян и банкиры, богатые хлеботорговцы и удачливые аферисты стали завсегдатаями французской кафешки, которая располагалась в двух кварталах от синагоги. Ортодоксальные хасиды морщились, но терпели узаконенный правительством блуд.
Эта терпимость ни к чему хорошему не привела. Бордели раковой опухолью обложили еврейский район. Территорию по Черниговской от Никольской до Таврической (сегодня улица Шевченко) — николаевскому раввину еще как-то удавалось отстоять в Городской Думе. Но дальше, в сторону улиц Херсонской (проспект Ленина) и Севастопольской, вновь начинался квартал красных фонарей.
С приходом большевиков в Николаев элитные заведения и бордели попроще долгое время находились в «подвешенном» правовом состоянии. Новая власть напрямую не запрещала проституцию, но идти в коммунизм с таким тяжелым наследием ей было не с руки. Пока в Москве думали, что делать с публичными домами, жизнь в «гнездах разврата» еще теплилась. Но в 20-х годах все решилось. В столице наконец-то определились, как двигаться в светлое будущее с проститутками. Вождь мирового пролетариата имел свое мнение об отношении полов при социализме. Две его подружки, Инесса Арманд и Александра Коллонтай, выпустили в 1922 году небольшую брошюру — наставление для рабочих и крестьян о том, как должно протекать воспроизводство населения в условиях нового общественного строя. Рабочий, по мнению двух продвинутых барышень, не должен отвлекаться от работы на романтические отношения с женщиной, он должен удовлетворять свою интимную потребность «с разбегу», не прибегая к долгим буржуазным ухаживаниям. Выпил «из чистого стакана воды» — и вперед, дальше строить социализм.
Частное мнение известных революционерок по поводу реформирования института семьи так и осталось частным в высоких политических кругах. Но провинциальные чиновники по принципу: «В Москве стригут ногти — в Киеве режут пальцы» — восприняли брошюру как руководство к действию. Все николаевские бордели были приняты на баланс местного Совета, а доходы включены в городской бюджет.
Салон престарелой Полины Божоле перестал быть элитным. Молоденькие девочки, привыкшие к шампанскому и куртуазному обхождению, разъехались в поисках лучшей доли. На их место пришли селянки из глухих уездов Херсонской губернии. Вместо дородного швейцара с юбилейной медалью на ливрее посетителей встречал кассир в черных нарукавниках, который «обилечивал» клиентов.
Пролетарии, биндюжники и бывшие гимназисты по инерции забредали на короткое время в кафе Полины Божоле, однако былой приветливости здесь уже не находили. Казенная атмосфера госучреждения слабо располагала к «задушевному интиму». Заведение агонизировало. Время от времени, воровато оглядываясь по сторонам, сюда ныряли мелкие совслужащие с целью «проинспектировать» частное предприятие и стыдливо уходили через черный ход.
В 1924 году Полина Божоле умерла. Тихой, созерцательной старости не получилось. Бардак, который развели большевики на месте элитного борделя, забрал последние жизненные силы престарелой «мадам». Прямых родственников у француженки не было. Все движимое и недвижимое имущество окончательно перешло во владение коммунальных служб города.
За последние восемьдесят лет здание на перекрестке улиц Розы Люксембург и Карла Либкнехта много раз меняло своих владельцев. В конце 20-х годов в доме расположился комсомольский интерклуб.
В нем иностранным морякам оказывались все те же «услуги». Только теперь не за деньги, а из чувства интернациональной солидарности. Затем сюда переехали чиновники заготконторы местной промышленности, потом была общеобразовательная школа. После войны дом превратился в коммуналку и был заселен служилым и рабочим людом.
Сегодня двухэтажный старинный особняк Полины Божоле ютится среди отремонтированных офисов и доживает последние дни. Пройдет еще немного времени — его отреставрируют или снесут. Николаев утратит еще одну частичку своего прошлого.